Читать книгу - "Магда Нахман. Художник в изгнании - Лина Бернштейн"

поискать работы и окончательно решить, остаться здесь или перебираться в другое место. Думаю, что возвращаться жить в Москву не стоит. Начинать же в новом месте новую жизнь – на это не хватит воли к жизни. Если бы можно устроиться здесь, чтобы не умереть с голоду зимой – я бы осталась. <…> Работы здесь мне очень мало из-за недостатка материала, так мало, что, по-моему, им незачем меня содержать – это тягостное чувство. Как бы хотелось быть с тобой, хотя бы недолго. Так тревожно снится прошлое с сознанием невозвратности. Опять меня навещают воспоминания, совсем старинные: гимназии, литейных времен, хочется сказать по-старчески: сколько надежд было! Вижу основную ошибку последних лет своих: строила жизнь все временно, все в ожидании грядущих перемен и возможностей. Так годы уже уходят бесплодно. <…> Хоть бы поскорее отделаться от этого ощущения неопределённости[297].

К осени 1920 года усть-долысская эпопея подошла к концу: «И так наше будущее пока неизвестно, духом падать не хочу, а отсюда убраться хочется, слишком тяжко при таких отношениях. Думаю, что после нас Народного Дома больше не будет»[298].

В начале сентября, получив все необходимые документы, Лиля покинула Усть-Долыссы, чтобы поискать работу в Москве, а Магда осталась заниматься тем же в районе Невеля и присматривать за их общим хозяйством: было бы нецелесообразно избавляться от всего скарба и коровы, если бы пришлось остаться в деревне на зиму В своем последнем письме из Усть-Долысс от 28 сентября 1920 года Магда пишет о возможном развитии событий для них обеих:

Милый друг Юленька, сижу здесь без Лили четвертую неделю, о ней ни слуху, ни духу. Я очень зла. Положение мое глупое. Предлагают место в Лесной школе-санатории для детей от 8-12 л, в нашем уезде. Заведует школой петерб. преподаватель консерватории Пресняков. Он очень приятен. Вообще учителя интеллигенты. Совсем в лесу на берегу огромн. озера. Обед и ужин дают, 1.1/2 ф. хлеба в день. Занятий 2 1/2 ч. в день и дежурство раз в 6 дней 24 часа. Заниматься с детьми рисованием и лепкой. Хочу и Лилю туда, но боюсь, что ее вакансию скоро займут, долго ждать не станут[299].

Очевидно, из этого ничего не получилось (да и в любом случае эту школу вскоре закрыли). Магда последовала за Лилей в Москву той же осенью.

Не идеология, а возможность профессиональной работы и желание заниматься живописью привели Магду в Усть-Долыссы. В первые несколько месяцев после прибытия туда в ее письмах звучат энтузиазм и гордость за их театр. Но к лету 1920 года, с ухудшением положения крестьян и общих экономических условий, стало понятно, что пережить еще одну зиму в Усть-Долыссах не удастся ни Магде с Лилей, ни их Народному театру.

Расцвет народного театра как экспериментального учреждения был непродолжительным не только в Усть-Долыссах, но и по всей стране. В 1918 году, вскоре после революции, Иосиф Гурвич, художник и член внешкольного подотдела Невельского отдела народного образования, писал в газете «Молот», выражая общий энтузиазм по поводу искусства:

Мы, живущие среди земли и зелени лесной, веками носившие в сердце молчание и на теле вериги, мы, измученные – требуем искусства. Приходите к нам певцы, приезжайте на наши освобожденные поля и поведайте нам о красоте, сотворенной вами[300].

В том же году Юлия, ее мать Екатерина Ивановна Оболенская и Кандауров организовали театр кукол. Сначала дело шло успешно. Екатерина Ивановна делала эскизы кукол и частично их шила; Юлия и Кандауров писали тексты и декорации. Они даже выпустили книгу «Война королей», основанную на кукольном спектакле с персонажами игральных карт. Владимир Соколов, актер, с которым Магда и Юлия подружились в Коктебеле в 1913 году и который позже переехал в Берлин, а затем в Голливуд, был кукловодом. Театр просуществовал до июля 1920 года, когда его помещение было отдано другой советской организации, не связанной с театром.

К 1921 году бюджет Народного комиссариата просвещения по театру увеличился до двадцати девяти триллионов рублей, а на высшее образование было отведено всего семнадцать триллионов. Ленин решил, что театр вышел из-под контроля, и отправил записку наркому просвещения А. В. Луначарскому: «Все театры советую положить в гроб. Наркому просвещения надлежит заниматься не театрами, а обучением грамоте»[301]. Так закончилась театромания как в Усть-Долыссах, так и везде.

Во время моего визита в Усть-Долыссы я познакомилась с девяностопятилетней Ниной Дмитриевной Галактионовой[302], чья мать, София Федоровна Морозова, работала театральной портнихой. Нина Дмитриевна в последние годы жила в Петербурге с дочерью, а в Усть-Долыссы приезжала только летом на дачу. Она хорошо помнила, как пятилетней девочкой исполняла роль лисы в одной из басен Крылова. Помнила свою мать под керосиновой лампой (динамо-машина Котова была недостаточно мощной) – она шила костюмы по рисункам Магды[303]. В обмен на еду Магда писала портреты семьи Морозовых. Увы, они были уничтожены при бомбежке вместе с домом Морозовых во время Второй мировой войны.

Воспоминания Нины Дмитриевны свидетельствуют о сильном влиянии театра на «актеров» и на зрителей. Зал в 120 мест был всегда полон: люди приходили за несколько верст, чтобы увидеть спектакль или послушать концерт. Даже старообрядцы, жившие в нескольких общинах вокруг Усть-Долысс, посещали «Народный дом», или «Станцию», как они его называли[304]. Вдохновленное театром местное население продолжало устраивать любительские спектакли и проводить танцевальные вечера и после того, как театр был официально закрыт.

Еще долго после отъезда Магды из России, вплоть до 1932 года, Лиля иногда возвращалась в Усть-Долыссы или в соседнее село Кубок и ставила пьесы с местными любителями. Одно время на «Станции» размещался санаторий; окружавшие ее конюшни и службы стали общежитиями. Во время Второй мировой войны немцы использовали помещение как военный госпиталь. В 2011-м, когда я была в Усть-Долыссах (деревня к тому времени потеряла большую часть своего населения), здание было занято почтой, библиотекой и галантерейным магазином, а бывшие конюшни превратились в квартиры. Когда я вошла в магазин с полупустыми полками, ко мне подошла продавщица, которая меня, конечно, не знала, и начала горько жаловаться на жизнь в деревне: автобусное сообщение отменено; все, кто мог уехать, – уехали; деревня заселена только стариками и пьяницами; сельского хозяйства нет, хотя в нескольких километрах, в Белоруссии, обрабатывают землю и собирают богатые урожаи. Сын ее уехал, бывший муж – пьяница – живет в комнате в бывших конюшнях. Она замолчала, с недоумением посмотрела на меня и спросила: «А вы