Читать книгу - "Бом Булинат. Индийские дневники - Александр В. Кашкаров"

только крыши были не драночные, а из «каменной черепицы». Вдоль стен высились поленницы дров, а галереи были сплошь увешаны сохнущими пестрыми тряпками. Встречающиеся в закоулках маланцы, заметив меня, отпрыгивали на обочину, боясь ненароком коснуться чужака. Это очень забавляло и, нагнав очередного попутчика, я подошел вплотную и громко крикнул — «Намасте!». Горец лениво повернул голову и, с искривившимся в ужасе лицом, будто увидев дьявола, отскочил с тропинки в глубокий снег, и только поняв, что опасность миновала, расплылся в улыбке и прошепелявил «Намаскар»[105].

Грязные улочки между засаленными деревянными срубами, звериные шкуры на стенах, увешанных охотничьими трофеями, рогами и черепами животных, бревна, покрытые древней резьбой, напоминающей руны, груды молитвенных камней, до которых нельзя дотрагиваться, деревянные ткацкие станки, стоящие прямо на улицах, женщины в ярко расшитых одеждах с серебряными украшениями в ушах и ноздрях, с татуировками на лицах; обросшие, как медведи, злые собаки, готовые разорвать любого на части при первом же знаке хозяина — это Малана!

На улице разбушевалась нешуточная метель, и я ускорил шаг насколько хватило сил. Я вскарабкался на холм, там стояло несколько домов и гестхаус с вожделенной раскаленной печкой. Но он оказался наглухо заколочен и мрачно подмигивал из сугробов темными окнами. Я приуныл, представив себе холодную смерть в горах, где и в дверь то постучать не к кому, не осквернив ее своим прикосновением.

И тут, на выступающем из склона утесе, под ветвями огромной сосны, я заметил нескольких горцев, пускающих по кругу чиллам. Кто-то кричал мне сквозь метель, я пошел на голос и, о боги, увидел на пороге маланской избушки белого человека, который дружески призывал меня войти внутрь. По крутой хлипкой лесенке мы поднялись на веранду второго этажа и проникли в единственную теплую комнату в этом строении. На улице было уже темно. В крохотной комнатке было еще темней. Постояв в тесных дверях полминуты, пока глаза не привыкли к темноте, я стал различать детали. В центре, в шаге от меня стояла маленькая печурка, похожая на нашу буржуйку, с упирающейся в крышу тоненькой трубой. Она жарко потрескивала, подмигивая ярким светом сквозь щели дверцы и конфорок, обстановка отсылала к рассказам Шаламова. Слева на матраце у стены возлежал огромный немец с длинными волосами и в очках, назвавшийся Энди, а справа израильтянин, Рафаэль, которому, по его словам, и принадлежал этот дом.

Несмотря на жутковатость этого душного склепа, похожего на опиумную курильню, он показался мне пределом мечтаний — я был мокрый с головы до ног, адски устал и в этот момент невыносимо хотел есть. Я был приятно удивлен гостеприимству Рафаэля. На плохом английском он велел Энди подвинуться, и он тут же протянул мне стакан горячего чая и шоколадку — все, что было так необходимо в эту минуту. Тут, по маланскому обычаю, я заметил у Энди здоровенный чиллам, который у него не задержался и, побывав в руках Рафаэля после ритуальных криков «Бом Булинат!»[106], перешел ко мне как эстафетная палочка, я и не хотел курить после такого подъема, но отказываться не стал, дабы не обидеть хозяина. В Малане чилламу буквально не дают остыть, сразу же забивая его новым содержимым, под радостные крики «Бом Булинат!». Ничего не зная о маланском ритме курения, я вскоре сильно пожалел, что не притворился некурящим. Я уже знал, что парня справа зовут Энди, и что напротив сидит Рафаэль, и более ничего в этот момент знать не хотел. Однако я уже выкурил с ними четыре чиллама и вздрогнул, когда в дверях вырос черный силуэт Кашкета, о котором я, признаюсь, позабыл за этим занятием.

Малана

С Кашкетом проделали ту же операцию, а дальше все было в каком-то дыму, разговор тек медленно и расслабленно, чиллам ходил по кругу, я продержался до седьмого, а дальше вынужден был отказаться. Вчетвером мы сидели в темноте, у теплой печки. Энди оказался немецким студентом, путешествующим уже седьмой месяц. В Индию он добрался, пользуясь только наземным транспортом, в доме Рафаэля он живет уже четыре дня, и завтра утром собирается двигать вниз в Джари, затем в Дели, и на родину. С Рафаэлем общаться было труднее — он постоянно отвечал вопросом на вопрос и говорил на ужасном английском с картавым израильским акцентом. Я с трудом понял, что он что-то типа хозяина или владельца этого дома. Нас живо интересовал вопрос размещения и ночлега ввиду уже опустившейся ночи и полного бессилия. Когда я спрашивал у Рафаэля, хозяин он этого дома или нет, тот отвечал что-то вроде: «Что ты имеешь ввиду, хозяин ли я!? Я здесь! Живу в этом доме!? Что я здесь делаю? Ты это имеешь ввиду? Это твой вопрос? Но это совсем другой вопрос!». Вначале нам удавалось разговаривать с ним только при помощи Энди, который оказался адекватным человеком и услужливо переводил нам бред Рафаэля, в котором, видимо, уже научился угадывать смысл. Рафаэль же поминутно повышал голос и вообще говорил с какой-то агрессией, все время чем-то недовольный.

Вот что нам удалось выяснить о нем от него самого, и частично от Энди — Рафаэль непонятно с какого бока является хозяином этого «его» дома и живет в Малане уже год. В сезон он сдает здесь комнаты туристам втридорога, раз в месяц ему из Дели привозят какие-то продукты и шоколадки в Джари, а затем либо он, либо пес знает кто приносит все это сюда в Малану. Рафаэль уже три года в Индии, до этого три года пахал в армии на родине, где у него осталась жена, которая ему не жена, что у него есть хороший итальянский чиллам, а тот, что у меня — полный кал, что у него два местных щенка по имени Бам-Бам и Симба, и они лежат за его спиной в углу, но к ним тоже нельзя прикасаться, но не потому что они придерживаются религиозных убеждений, а потому, что этого не разрешает хозяин.

Рафаэль вообще оказался крайне щепетильным собственником, он все называл «своим», не разрешал ничего трогать и даже чай наливал сам, преподнося это не иначе как акт наивысшей дружбы и превеликого одолжения, с оттенком обязанности, возложенной им же самим на себя, ввиду того, что он тут хозяин. Он постоянно повторял: мой дом, мой чиллам, мои собаки. Все здесь принадлежало ему, вплоть до тебя самого, так как ты был его гость!