Читать книгу - "Тотальные истории. О том, как живут и говорят по-русски - Игорь Юрьевич Маранин"

Еще тут иногда что-то «уделывают» — ремонтируют, чинят. Например, ту же Покровку уделывали несколько раз за последние годы. Хорошо бы сделать ее шире, а то народ на праздники не «убирается». И дело не в том, что любимую улицу забывают чистить, просто на ней мало места. А когда людям тесно, они начинают «вайдосить» — возмущаться. И конечно, когда гуляешь по Покровке, ты не должен быть одет как «одяжка» («адяжка») — небрежно, бомжевато.

А если надоело блондить по Покровке, можно поехать в Социк (Соцгород), на Щелчок (Щелковский хутор) или через Бор на Мызу (это выражение используют для описания нерациональных маршрутов).

1

В такси по дороге из аэропорта Нижнего Новгорода в город я уткнулся в телефон, сообщая всем интересующимся в соцсетях, что транзитом из Парижа, Антверпена и Новосибирска очутился в бывшем закрытом городе Горький. Вдруг почувствовал, что меня тихонько дергают за рукав — оказывается, это глухонемой водитель, опознав во мне приезжего, показывает: туда смотри, видишь, голубая крохотная церквушка, не пропусти!

Через несколько минут, когда мы проезжали мимо пустыря, водитель снова махнул в сторону окна: сюда не смотри, не надо, нечего тут смотреть, некрасиво, город позорит!

2

Люди тут хорошие, я знаю это давно, еще со времен литфестиваля «Живое слово» в Большом Болдино, на который съезжались каждый год журналисты и литераторы со всей страны. Президент фестиваля, продюсер Нина Зверева, собирала на пушкинские чтения мастеров слова из 150 городов России и 33 стран мира. На поэтическом ужине и на шумных болдинских ярмарках встречались участники из Мурманска, Махачкалы, Санкт-Петербурга, Южно-Сахалинска, из Австралии, Португалии, США и даже из Китая. Перед фестивалем с городом меня познакомил мой давний автор, Александр Котюсов, прозаик, публиковавшийся в лучших литтолстяках страны и сочетающий в себе таланты бизнесмена, удачливость выборного парламентария (Саша даже успел побывать депутатом Госдумы) и дотошность представителя точных наук — физик Котюсов оказался соавтором первой диссертации будущего губернатора Нижегородья Бориса Немцова. После того моего визита фестиваль «Живое слово» просуществовал, к сожалению, еще пару-тройку лет и закрылся по причине недофинансирования, но зато возродился литжурнал «Нижний Новгород» — каждый значимый город должен иметь у себя собственный литературный альманах, готовый стать центром литжизни.

Об этом и о многом другом я собираюсь рассказать в своем завтрашнем выступлении в Нижегородском университете, а пока репетирую будущую речь перед посетителями кафе на Большой Покровке — местном Арбате. Разговорились мы с нижегородскими художниками и поэтами случайно — я поинтересовался у официанта, называют ли старожилы город по-старому — Горький. Такое среди переименованных областных центров не редкость: тот же Екатеринбург — для кого-то Екат, для многих, особенно после одноименной книги одного из авторов Тотального диктанта Алексея «Глобуса» Иванова, Ёбург, но для довольно большой прослойки совсем не совдеповских ветеранов он по-прежнему Свердловск — просто по многолетней привычке, а не из мнимого уважения к почившему не по своей воле коммунистическому лидеру.

Когда к нашему разговору присоединяется добрая половина посетителей заведения, после незамысловатого соцопроса выясняется, что Горьким город давно никто не называет, в ходу тут только Нижний. Правда, каждый из опрошенных поправляется — мол, я не здешний, понаехал когда-то, оставшись тут жить, лучше спросить настоящих нижегородцев, кому как не им знать, что тут и как говорят. Я ещё не знаю, что целых три дня буду искать местных, посконных, тех, кто родился тут и вырос. Это город приезжих, как и мой Новосибирск, до сюда докатились перекати-полем мигранты из Казахстана, сбежавшие от морозов сибиряки и уставшие наматывать версты в Москву уральцы — то ли дело ночь в скором поезде от Нижнего или меньше часа на «Суперджете» до Шереметьево.

О сходстве с литературным Новосибирском, то ли мнимом, то ли реальном, и мое выступление — точнее, его кафешная версия. Мне кажется, спорю я больше с кем-то невидимым, что литературность городов определяется по наличию в них гигантов мысли, гениев, глыб, за которыми идут остальные. У меня есть примеры с обеих сторон, подтверждающие, на мой взгляд, эту теорию. Вот смотрите, объясню я молодой поэтессе (такие нынче говорят о себе поэтка — боюсь, к этому я никогда не привыкну), готовой мне возразить, у нас — в широком смысле «у нас», в Сибири — есть Красноярск и Иркутск. Наличие тех самых — смотрите выше — «глыб» предопределило литературную судьбу этих городов. За Астафьевым и Распутиным, особенно в их ранних версиях, тянулись местные середнячки — и поднялись, так сказать, над собой, достигли своего потолка, даже попытались его пробить. А те из литераторов, кто болтался бы без таких первопроходцев в низах, ничего собой не представляя, тоже тянулись — уже за середняками, и вышли на неведомый для себя уровень, став теми самыми середняками. Таким образом, резюмирую я, общий уровень писателей Иркутска и Красноярска — я больше о прозаиках, я спец по ним, не слишком смысля в поэзии — высок, выше, скажем, чем в моем Новосибирске.

— А почему же так случилось? — недоумевает юная поэтесса, и я гну свою линию дальше:

— В Новосибирске глыб, мастодонтов и гениев как раз не было. Многочисленные Ивановы и Ивановы (у нас даже проводится что-то литературно-фестивальное на эту тему, в честь этих самых Ивановых, с ударениями туда и сюда) с их «Вечными зовами» на таковых не тянули. Залыгин — если не глыба, то близкий к тому прозаик, скучный в романах, но внезапно пронзительный в рассказах, прожил в Новосибирске не слишком долго, чтобы считаться местным. Все же остальные, не имея перед собой ориентира, вождя, глашатая и главаря, с невысокого и без того литературного уровня скатились в полный застой. Достаточно сказать, что в полуторамиллионном городе за последние лет сорок-пятьдесят только три новосибирских литератора-прозаика попадали со своими произведениями в главные российские классические толстые литературные журналы — «Новый мир», «Знамя» и «Октябрь», и один из них, — скоморошно раскланиваюсь я перед собравшимися на спонтанное выступление зрителями, — ваш покорный слуга, — не упускаю я случая похвастать. — Все остальное в новосибирской прозе — сплошное болото, романы под названием «Конокрад и гимназистка» и прочая нечитабельная чушь местных графоманов из отделения союза так называемых писателей, где средний возраст участников — хорошо за семьдесят. При этом в гору у нас пошли поэты, которым, похоже, не нужно вожаков, они «ведут» сами себя, а еще прославились краеведы, среди которых мой коллега по Тотальному путешествию Игорь Маранин, чьи переклады таинственных легенд о дальневосточных городах, встреченных на пути экспедиции,