Читать книгу - "Право на творчество. Судьбы художниц Российской империи - Надежда Дёмкина"

устраивать выставки, не обремененные идеологией и не одобренные сверху, становится все сложнее, и эта работа из блага становится проклятием. Тем не менее с 1924 года Кандаурову в течение нескольких лет удается их проводить.

В 1927 году Юлия пишет воспоминания о школе Званцевой и читает их в Академии художеств. Этой работой, значение которой сегодня невозможно переоценить, она как будто отдает дань памяти окончательно ушедшей в прошлое эпохе. После единственного чтения текст не был нигде опубликован и остался в рукописи в архиве Оболенской; он увидел свет лишь в последние годы, когда исследователи заинтересовались историей школы.

В 1929 году Оболенская и Кандауров в последний раз провели лето в любимом Крыму. Помимо заказных зарисовок про сбор винограда, сохранился рисунок «Наша дорога»: черной акварелью намечена уходящая через поле дорога и на ней две фигуры — мужская впереди, вполоборота, за ней торопится женская, вдали видна феодосийская крепость. В 1930 году Константин Васильевич умер; Юлия была с ним в больнице до последней минуты.

Дальше жизнь тянется будто по инерции: художница преподает, иллюстрирует книги, исполняет какие-то заказы, но все это — словно тень предыдущей, настоящей жизни, солнечной и яркой. Когда пришла война, художница передала самые ценные письма и бумаги в Третьяковскую галерею, пытаясь сохранить наследие. После эвакуации она в 1945 году возвратилась в Москву, где, не дожив нескольких месяцев до окончания войны, умерла. Оставшиеся в ее архиве документы поступили в Литературный музей (ни наследников, ни друзей рядом уже не было). Однако архив был слишком большим, и его рассредоточили по нескольким местам. Это сыграло роковую роль: имена Оболенской и Кандаурова долго оставались на обочине внимания тех, кто изучает Серебряный век. Повлияло и то, что живопись Оболенской практически не сохранилась: автопортрет в Астраханской государственной картинной галерее имени П. М. Догадина, пейзаж в Русском музее, монументальная работа «Слепые» в ярославском музее, графика в запасниках Третьяковской галереи — вот практически и все.

Архив Оболенской, хрупкие кусочки бумаги, составившие в итоге несколько мешков, которые она не выбросила даже в самые тяжелые времена, позволяют восстановить образ не только самой художницы, но и школы Званцевой, представить тех, кто был с ней связан. На этих листках море с шумом набегает на галечный пляж, зреет виноград, молодые и загорелые поэты и поэтессы, художники и художницы влюбляются, ревнуют, посвящают друг другу портреты и поэмы, играют в самодеятельном театре и готовятся участвовать в настоящей трагедии, приготовленной для всех неумолимым временем, — вот-вот прозвенит третий звонок и поднимется бархатный занавес… Хранить в тяжелейшие дни то, что сейчас никому не нужно, и неизвестно, будет ли когда-нибудь нужно, хранить и передавать дальше, вопреки всему, самим этим жестом передачи поддерживая надежду, что и потом, и после тебя найдутся те, кто сохранит, прочитает, узнает, — невероятный подвиг веры и любви.

Юлия Оболенская. Иллюстрация к повести Н. В. Гоголя «Невский проспект». 1926

Бумага, линогравюра. Государственный музей истории российской литературы имени В. И. Даля

Литература

Алексеева Л. Цвет винограда: Юлия Оболенская и Константин Кандауров. — М.: АСТ, 2017.

Добужинский М. В. Воспоминания. — М.: Наука, 1987.

Пророкова С. А. Репин. — М.: Терра, 1997.

Эмиграция из эмиграции:

Магда Нахман (1889–1951)

Неизвестный фотограф. Фотография Магды Нахман. 1922

Коллекция Софи Сайфелиен

— Магда скончалась.

Пожилой индиец в центре зала стоял как потерянный ребенок. Друзья окружили его, но он ждал ту, которая больше никогда не появится.

Новость распространилась по Бомбею, и даже те, кто не собирался быть на открытии выставки, пришли, чтобы засвидетельствовать уважение. Художники и художницы, молодые и старые, разных национальностей и разного цвета кожи — все они пришли на вернисаж в Институте иностранных языков, где должны были собирать деньги на лечение Магды Нахман. Теперь собирали на похороны.

Кажется, до этого никто особенно не задумывался, как у нее получалось годами жить на грани бедности, не имея денег на материалы, при этом всегда с улыбкой, доброжелательно, открыто. Никто не замечал, как много у нее учеников, скольких людей она нарисовала, какую работу проделала. Художница прожила в Бомбее 15 лет и, несмотря на то что плохо переносила местный климат, была благодарна Индии, ставшей для нее новым домом. Ей, дважды беженке, привыкшей добиваться всего — документов, прав, места в обществе, заработка, — казалось, было достаточно самой малости. Крыши над головой. Улыбок друзей. Сил держать в руках кисть. Тепла от кошек, которых она приютила.

Она с радостью запечатлевала на своих полотнах окружающий мир — людей, пейзажи, цветы, животных, восхищаясь, как в молодости, певучими сочетаниями красок, красотой форм, богатством вселенной, доступным ей, несмотря на вечное отсутствие денег. Впрочем, и в Индии она иногда чувствовала себя изгоем — когда ее картины не брали на выставки Бомбейского художественного общества, когда могли не заплатить за портрет, когда она, всю жизнь занимавшаяся искусством, снова и снова оказывалась в положении начинающей, ведь ее тут никто не знал… Возможно, именно поэтому Магда не отказывала в помощи таким же одиночкам, как она. Их с мужем дом был полон кошек, которых она подбирала на улице и выхаживала. Она обучала живописи мечтавших об искусстве молодых людей из низших каст. Или рисовала бедняков, мальчишек-разносчиков и старух, которые не могли предложить ей за свой портрет ничего, кроме улыбки.

Внезапная смерть Магды в больнице для бедных накануне открытия персональной выставки, словно вспышка, осветила всю ее жизнь в Индии. Люди приходили на вернисаж, покупали картины, вспоминали «великую маленькую леди художественного мира Бомбея»[98]. Половину номера журнала Aesthetics отвели статьям о ней и ее искусстве. Магду знали и ценили очень многие, не замечая за ее улыбкой, как трудно дается ей жизнь.

Все колеса железного XX века проехались по судьбе Магды Нахман, чтобы она оказалась в итоге на другом краю света, в Индии. И насколько далек красочный, полный ароматных специй, утопающий в цветах Бомбей, омываемый теплыми волнами Аравийского моря, от серого, строгого, застегнутого на все пуговицы имперского Санкт-Петербурга!

Детство Магды прошло в благополучной и зажиточной семье. Ее отец, из рижских евреев, получил юридическое образование, преодолел черту оседлости, переехал в Северную столицу и работал в престижной нефтяной компании Нобелей. Мать Клара происходила родом из обрусевших немцев. Магда была предпоследней из семерых детей. Все детство и юность, до смерти отца, она с семьей прожила на Мойке, 11 — старинный район в самом сердце города был весьма престижным и остается таким сейчас.

Девушка окончила хорошую гимназию с серебряной