Читать книгу - "Альманах «Российский колокол» №2 2021 - Альманах Российский колокол"

скоро поймет и помочь своей маме ничем не может, и от сознания своего полного бессилия огорчалась. Из взрослых ее никто особенно не утешал, а только гладили по головке и называли сиротинкой, непонятным для нее словом, чужим и неприятным, даже пугающим. Еще при жизни мамы Даша несколько раз слышала разговоры за ужином между дядей Андреем и Агафьей, что после смерти ее мамы Дашу будут оформлять в детский дом. Тетка Агафья все чаще настаивала, что с этим делом надо поспешить, пока Даша по своему малолетству может не так тяжело пережить это горе, а после оно и вовсе из ее памяти изгладится, ей же потом легче будет жить. А сейчас нельзя задерживаться с ее оформлением, потом горя с ней не оберемся. Дядя Андрей молча, похоже, соглашался с этим, но неприятный разговор всегда переводил на другую тему.

Как-то в позднюю вечернюю пору, когда дядя Андрей с работы еще не вернулся, Даша приметила, что из ее комнаты тетка Агафья выносит свернутую в рулон мамину постель и с усердием все это запихивает в чулан. Даша, увидев это, почуяла недоброе, ухватилась хилыми ручонками за ватное одеяло и, заплакав, закричала тоненьким голоском, полным отчаяния: «Тетя Агафья, не трогайте мамину постель, она же мамина и моя! Где я спать-то буду?!» «Да не мешайся ты, горемыка, под ногами», – недовольно сказала Агафья и чуть оттолкнула ее от постели. Даша заплакала и широко открытыми глазами, полными слез, с содроганием смотрела, как их с мамой постель исчезает в темном чулане. А тетка Агафья не унималась, рассерженная ее плачем. «Завтра с утра дядя Андрей свезет тебя в детский дом, там будешь жить среди таких же сирот. Учить вас грамоте будут, плясать и петь научат, на экскурсии будете ездить, и красиво одеваться приучат. А здесь в нашей глухомани ничему этому ты не научишься, так неучем и останешься, как твоя мама, и такой же несчастной будешь. Так что, детка, одну-то ночь как-нибудь на сундуке переспишь, а утречком и поедете». Из всего сказанного Даша поняла лишь одно, что ее отдают в какой-то детский дом, о котором она не имела никакого понятия. Однако напугалась тому, что ей придется надолго, а может, навсегда уехать из этого дома, где они жили с мамой и похоронили ее на деревенском кладбище, куда она бегает к ней, а теперь всего этого не будет. От обиды и невозможности кому-либо пожаловаться на грозящую ей беду она сипло заголосила, зашла в избу, прилегла на широкую лавку, да так и давилась слезами, пока не сморил ее тяжелый сон.

Тетка Агафья, занятая по хозяйству, не подошла к ней ни разу за весь вечер, не успокоила, не приласкала. Утром Дашу разбудили рано, и спросонья она не могла сразу понять, в какую дальнюю дорогу ее так старательно собирают, одевают во все теплое, и котомка с ее вещами была уже приготовлена, находилась у дверей. Тут она и догадалась, вспомнив вчерашний разговор, что дядя Андрей повезет ее на автобусе отдавать в детский дом, о котором девочка так ничего и не узнала, боялась его и не хотела о нем даже думать. От испуга она вначале засипела охрипшим голоском, потом в голос разревелась и зашлась в истерике, через всхлипы приговаривая, что никуда из этого дома не поедет, тем более от могилки своей мамы. Дядя Андрей с тетей Агафьей еле ее успокоили, уговорили съездить в детский дом, посмотреть на него, а не понравится, так вернется обратно. И уже направились к двери, как Даша вырвалась из их рук, вбежала в свою бывшую пустую комнату и, захлебываясь от рыданий, засипела, спрашивая, где альбом с мамиными фотографиями. Тетка Агафья ее уговаривала, что альбом она там потеряет, а то и украдут, но Даша настояла на своем, и альбом принесли и впихнули его в целлофановый пакет. Однако на этом она не успокоилась и сквозь слезы попросила принести ей мамин красный свитер, в котором та болела и умерла. Теперь тетка Агафья уже не на шутку вспылила, убеждая ее, что свитер почти новый, ей не по размеру и его обязательно у нее заберут чужие люди и больше она его не увидит. Но Даша снова настояла на своем, и свитер принесли и запихали в тот же пакет. Только после этого они втроем вышли на улицу. Тетка торопливо чмокнула Дашу в щеку, перекрестила их, а мужу наказала, чтобы на радостях не напился, когда будет возвращаться обратно. Дядя Андрей на ее пожелания зло сплюнул и матерно выругался, потом взял в одну руку Дашину котомку и пухлый пакет, а в другую руку ее ручонку, холодную, почти не ощутимую. Так они и шли по деревенской улице, он чуть впереди, она сзади, и со стороны казалось, что он ее насильно тянет за собой, потому что она не успевала за ним на своих тонких и хилых ножонках. Возле одного дома, недалеко от автобусной остановки, стояла, опираясь на палку, сгорбившаяся старушка Акулина и слезящимися от старости глазами пристально в них вглядывалась, стараясь узнать, кто это в такую рань тащится с малой девчонкой к автобусной остановке. «Никак ты, Андрюха, – наконец узнала она его, – прешься с утра пораньше, кажись, решился сдавать свою племянницу в детдом? Такую-то крошку! Креста на вас с Агафьей нет, вот совесть и потеряли, что сиротку не пожалели!» – с надсадой прокричала она им вслед старческим голосом и, будто грозя, подняла палку. Потом оказалось, что об этом предстоящем событии в семье дяди Андрея знали все деревенские жители, и каждый непременно старался выразить свое отношение к этому факту, что вскоре и произошло на автобусной остановке.

В эту рань народу там было еще немного, но при появлении Андрея с Дашей все, кто там был, на миг смолкли и какое-то время с любопытством их рассматривали, будто чужаков. Наконец, одна не выдержала. «Все-таки решились сплавить сиротинку в детдом, бессовестные вы люди! Да она же с пяти лет и родную мать там забудет, и вас всю жизнь ей останется только проклинать, да и родную деревню не вспомнит, где родилась и мать похоронила! Ведь это для нее будет несчастьем на всю жизнь! Неужели ты, Андрюха, мужик вроде серьезный, не понимаешь, что творишь?» И тут же, с особой запальчивостью, встряла в разговор другая жительница деревни: «Ты пошто, Андрюха, свое подворье с сироткой по закону не поделил? Ведь половина всего твоего состояния ее матери принадлежит, а сейчас ей,