Читать книгу - "Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов"

мелких соединений и элементарной тактики. Роты, эскадроны и батареи были доведены до высокой степени совершенства, далеко превосходя таковые же любой европейской армии в искусстве применения к местности, самоокапывании и стрельбе», — писал Антон Керсновский. Очень высоко он оценивал офицерский корпус, который насчитывал к началу войны 1500 генералов и 44 тысячи офицеров, военных врачей и чиновников. «Качество его было превосходно. Третья часть строевого офицерства имела свежий боевой опыт — и этот опыт был отлично использован и проработан»[353]. Наши артиллеристы считались лучшими в мире.

Для целей нашего исследования немаловажен вопрос о степени политической благонадежности армии на всех ее этажах. По этому поводу немало ценных наблюдений можно найти у Антона Деникина: «Едва ли нужно доказывать, что громадное большинство командного состава было совершенно лояльно по отношению к идее монархизма и к личности Государя. Позднейшие эволюции старших военачальников-монархистов вызывались чаще карьерными соображениями, малодушием или желанием, надев «личину», удержаться у власти для проведения своих планов… Русское кадровое офицерство в большинстве разделяло монархические убеждения и в массе своей было, во всяком случае, лояльно»[354]. В то же время следует заметить, что офицерский корпус с конца XIX века стремительно утрачивал свой сословно-кастовый характер, в него активно вливались разночинцы, выпускники гражданских вузов.

Экономия на армии приводила, прежде всего, к весьма скромному содержанию офицеров, пиком карьеры для большинства из которых был подполковничий чин с перспективой мизерной пенсии. Недокомплект офицерского состава накануне войны составлял 3 тысячи человек, сборы запасников проводились в сокращенном объеме. Кавалерийский генерал-лейтенант Карл Густав Маннергейм, будущий лидер Финляндии, выражал недовольство тем, что «армия отправилась на войну, имея в каждой отдельной роте, батарее и эскадроне не более трех-четырех боевых офицеров. В первые месяцы войны потери среди активных офицеров были значительными, поэтому нехватка командного состава очень быстро стала просто вопиющей. То же самое касалось и унтер-офицеров»[355].

Подготовка и моральные качества рядового состава накануне войны были тоже весьма высоки. Но отношение к режиму и императору было иным, нежели у офицеров. «В солдатской толще, вопреки сложившемуся убеждению, идея монархизма глубоких монархических корней не имела, — свидетельствовал Деникин. — Еще менее, конечно, эта малокультурная масса отдавала себе тогда отчет в других формах правления, проповедуемых социалистами разных оттенков. Известный консерватизм, привычка жить, как «испокон века», внушение церкви — все это создавало определенное отношение к существующему строю как к чему-то вполне естественному и неизбежному. В уме и сердце солдата идея монарха, если можно так выразиться, находилась в потенциальном состоянии, то поднимаясь иногда до высокой экзальтации при непосредственном общении с царем (смотры, объезды, случайные обращения), то падая до безразличия»[356]. Моментом такой экзальтации стало, безусловно, начало войны.

«Мобилизация прошла на сутки ранее объявленного срока, в образцовом порядке, военные сообщения проявили максимум работы, интендантская часть стояла несравненно выше, чем в предыдущие военные кампании, что признано было и союзниками, и врагами»[357], — писал генерал Павел Курлов. На призывные участки явилось 96 % от общего числа получивших повестки, гораздо больше, чем ожидалось по расчетам мирного времени. В считанные дни численность армии была доведена до 5,3 млн человек.

Высок был и воинский дух. Известный русский философ и фронтовик Федор Степун делился впечатлениями: «Вера в то, что Бог Россию не выдаст, была в крестьянской, а потом и в солдатской России всегда тверда… Сколько раз спрашивал я: «Отчего, ребята, не роете настоящих окопов?» И всегда получал один и тот же ответ: «Нам, ваше благородие, не к чему. Австрияк оттого и бежит, что хорошие окопы любит, а мы из наших завсегда готовы»[358]. Главное, что действительно злило солдат, так это сухой закон, распространившийся в первую голову именно на армию.

И, конечно, куда хуже русский воин чувствовал себя в отступлении…

Боевые действия

План военной кампании, который разрабатывался под руководством великого князя и дяди императора Николая Николаевича, назначенного Верховным главнокомандующим, предусматривал нанесение основного удара по Австро-Венгрии. Однако почти сразу же в него потребовалось вносить коррективы. Германия, строго следуя плану Шлиффена, наносила основной удар по Франции. 27 июля президент Франции Раймон Пуанкаре записал в своем дневнике. «Пора, чтобы Россия начала свое наступление и освободила нас от давления неприятеля на Бельгию и на нас. Генерал Жоффр обратился к великому князю Николаю Николаевичу с настоятельной просьбой как можно скорее двинуть вперед русские войска»[359]. Потребовалось срочно прийти на помощь союзнику и оттянуть немецкие части, уже угрожавшие Парижу. Не завершившая сосредоточения русская армия вынуждена была выступить и против Германии, начав операцию в Восточной Пруссии.

Согласно директивам главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта и, по совместительству, Варшавского генерал-губернатора Якова Жилинского 4 августа 1-я русская армия генерала от кавалерии Павла Ренненкампфа повела наступление на фронте в 70 километров, втянувшись в Гумбиннен-Гольдабское сражение с 8-й немецкой армией, нанеся ей ощутимые потери. Через три дня в дело вступили войска второй армии генерала Александра Самсонова, начавшие охват Восточной Пруссии с юга. «В августе и сентябре многие русские части вели себя при вторжении в Восточную Пруссию образцово»[360], — констатировал руководивший операциями на Восточном фронте немецкий генерал Эрих Людендорф.

6 августа выступили войска Юго-Западного фронта под командованием генерала от артиллерии Николая Иванова (начальником штаба у которого был генерал Михаил Алексеев), развернутые по огромной 450-киллометровой дуге от Люблина до Каменец-Подольска против Австро-Венгрии. Перед наступавшими первыми 8-й армией Брусилова и 3-й армией Николая Рузского была поставлена задача широким охватывающим маневром осуществить окружение главных сил дуалистической империи. Начальник Генерального штаба Австро-Венгрии генерал Кондар фон Гётцендорф ответил совместным с немцами контрударом в направлении города Седлец. Между Днестром и Вислой развернулось грандиозное встречное Галицийское сражение с четырьмя австро-венгерскими армиями, поддержанными германскими частями. После сражений на Золочевских высотах, реках Золотая и Гнилая Липы был занят Львов, передовые русские части перевалили Карпаты и приблизились к Кракову. В этих сражениях взошла звезда генерала Рузского, ставшего в те дни наиболее популярным военачальником.

После серии выигранных россиянами встречных сражений германское командование было вынуждено спешно начать переброску с Западного фронта подкреплений своим войскам, отходившим за Вислу в Восточной Пруссии, и австро-венгерским войскам — в Силезию. Это помогло французам выиграть сражение на Марне и сорвать немецкий план блицкрига, Мольтке был отправлен в отставку. Но появление мощных немецких сил на Восточным фронте сильно изменило ход войны, особенно для русского Северо-Западного фронта, где Ренненкампф, не отследивший изменения в соотношении сил, перешел во фронтальное наступление. Компанию ему лично составил Николай