Читать книгу - "Подражание и отражение. Портретная гравюра в России второй половины XVIII века - Залина Валерьевна Тетермазова"

В живописи встречаются и стихотворные надписи, подобные, например, помещенным на тыльной стороне портрета М. А. Дьяковой работы Д. Г. Левицкого стихам Сегюра:

Как нежна ее улыбка, как прекрасны уста ее!

Ничто несравнимо с обаянием ее грациозного облика.

Скажут? Но есть ли в ней то, что любят в ней:

Сердце в стократ прекраснее, чем небесная лазурь ее глаз?

Ей дано больше очарования, чем это смогла передать кисть.

И в сердце ее больше добродетели, чем красоты в ее лице[521].

Смысл такого посвящения — сообщить зрителю о том, что модель в действительности еще очаровательнее и добродетельнее, нежели это представлено в зримой форме на полотне, что есть в ней нечто, а именно — ее духовная красота (то, что любят в ней), неподвластное в полной мере кисти художника, но придающее ее образу особенное обаяние. Надпись уводит своим содержанием в сферу неизобразимого, констатируя наличие у модели и иных качеств, составляющих ее добродетельность, — качеств, заложенных изначально в программу всякого портрета этих лет. Впрочем, предполагалось, что добродетели отражаются в чертах лица: как гласит в переводе с французского языка надпись на гравированном портрете короля Густава III работы И. Е. Бугреева, А. Я. Колпашникова и Н. Я. Саблина (резец, офорт; 1777): «Если хочешь изобразить таланты добродетелей, сможешь легко взять эти черты с его портрета»[522].

Написанный В. Л. Боровиковским малоформатный портрет Г. Р. Державина (1795; картон, масло; ГТГ) — пример того, что стихотворный текст на обороте мог дополнять изображение, раскрывая ипостаси, не отраженные в живописи. Изображенный в кабинете, в сопровождении атрибутов, свидетельствующих не о поэтических наклонностях, но о высоком социальном статусе Державина — сенатора, действительного статского советника, губернатора олонецкого и тамбовского, президента Коммерц-коллегии, министра юстиции и т. д., на оборотной стороне, в стихотворном посвящении Д. Б. Мертваго он предстает как автор од:

…певца Фелицы здесь нам кисть изображает

мое усердие сей стих к нему слагает.

Державин именем, дотоле не умрет.

Доколе знать Дела Фелицы будет свет;

Но чтоб познать его Горяще Воображенье

Витийство разум слог

И купно с тем Души

И серца просвещенье,

Дочтем мы оду [Бог][523]

В переписке братьев князей Куракиных приводится интересный эпизод из жизни пензенского вице-губернатора и поэта князя И. М. Долгорукова. В гостиной жены тот поставил свой портрет и

на оном литерами написал следующие слова, разделенныя по четырем углам картины: «Служу не мзды, но чести ради». Если сие правда, то ничто смешнее и глупее быть не может. Где и когда видывал он подобныя подписи на портретах? — вопрошает А. Б. Куракин и морализирует далее: — В том же, что он служить намеряется не мзды, а чести ради, нет особливаго и редкаго достоинства, в том есть только обыкновенный для каждаго долг, который каждаму, молча и предосудительным образом невосхваляя себя самаго, исполнить следует[524].

Таким образом, независимо от характера надписи на обороте холста и формы ее изложения, она в той или иной степени отсылает зрителя к тексту условленной программы, предшествовавшей созданию портрета, и ко всему тому, что может быть буквально невидимо, но все же подразумевается и, таким образом, присутствует на полотне.

Для эстампов текстовое сопровождение изначально было более органично, ибо соответствовало природе этого вида искусства, рассчитанного на зрителя и читателя одновременно. Гравюры неизменно сохраняли связь с книгой, где пространство, знаковое по преимуществу, было идеально организовано для считывания отвлеченных, абстрагированных значений любой графической формы. Некоторые гравированные портреты исполняли роль фронтисписов книжных изданий, как, например, упоминавшийся выше портрет С. Ф. Ушакова работы П. А. Антипьева, издававшийся при книге «О плодородии озимаго хлеба» в 1773 году. В качестве фронтисписа задумывался и портрет Петра I работы Е. П. Чемесова по оригиналу Ж.‐М. Натье[525], предназначенный для книги «История Российской империи в правление Петра Великого», заказанной И. И. Шуваловым Вольтеру. Этот труд так и не был опубликован, в то время как исполненный для него гравированный портрет издавался отдельно с различными надписями.

Множество примеров продажи изданий с портретами мы находим также в объявлениях того времени. В Санкт-Петербурге «в книжных лавках у купца Ивана Глазунова против Гостинаго двора зеркальной линии под № 21 и в суконной линии под № 15 продаются новыя книги: <…> 4) Анекдоты Графа Мирабо, с приложением его чудно изображенного портрета, в пер. 1 р. 30 к.»[526]; «по Невской перспективе против Милютиных лавок подле содержателя маскерадов г. Лиона в доме Католицкой церкви в книжной лавке под № 3 у книгопродавца Семена Глазунова продаются <…> Возражение и оправдание Графа де Калиостра по делу Кардинала Рогана, г-жи Деламот, девицы Оливии о покупке склаважа во Франции, писанное им самим с 5‐ю портретами, 90 к.»[527]; «насупротив Гостиннаго двора суровской линии против ворот в доме купца Шарова продаются <…> История Роберта Герцога Нормандскаго, с его портретом, в переп. 1 р. 30 к.»[528]; «по Невской преспективе против Милютиных лавок в доме Католической церкви в книжном магазине под № 5 продаются вновь вышедшия книги: <…> Жизнь Австрийскаго Генералиссимуса Барона Лаудона, славнейшаго в нынешнем веке полководца, с подробным описанием всех военных действий, кои приобрели ему бессмертную славу, с портретом его, 2 части в пер. 2 р. 30 к.»[529] и т. д.

Даже бытуя в качестве самостоятельных станковых произведений, гравированные портреты сохраняли свою книжную природу и воспринимались в тесной связи с характером бумажного листа, который, в зависимости от ситуации, мог быть легко преобразован в страницу издания. Так, в «Определении Канцелярии Академии наук о посылке книг и гравюр в Париж» 6 февраля 1759 года «для посылки в Париж к господину Титону дю Тиллету в подарок» наряду с несколькими книгами было приказано отобрать в книжной лавке «сколько наберется хороших портретов, и по отобрании, записав в расход, безденежно отдать для переплету мастеру Розенбергу с распискою. А оному по приеме переплесть в пристойный переплет по обрезу золотом и с гербом академическим»[530]. Упомянутый в документе переплетчик Академии наук Розенберг жил «на Васильевском острову в 9 линии на берегу в доме Его Превосходительства Генрал-Майора Алексея Наумовича Синявина», где можно было приобрести различные книжные издания, как в переплетах, так и без них[531].

Подобную эстампную книгу велел составить в 1785 году и