Читать книгу - "Сефевиды. Иранская шахская династия - Фархад Карими"

удаляться из тех районов столицы, по которым ему предстояло проезжать, – в домах могли оставаться лишь женщины и мальчики, не достигшие шестилетнего возраста. Подобные запреты всегда были обусловлены соображениями безопасности – шах, правление которого считалось неблагоприятным, несмотря на смену имени, имел основания опасаться своего народа (как тут не вспомнить Аббаса Великого, разгуливавшего по Исфахану в сопровождении одного-единственного гуляма).

Впрочем, на основании нескольких дошедших до нас ферманов, написанных рукою шаха Сулеймана, некоторые историки утверждают, что шах продолжал принимать участие в управлении государством или хотя бы держал под неусыпным контролем своего великого визиря шейха Али-хана Зангане, сменившего в 1669 году Мирзу Мухаммеда Караки. Нехарактерный для поздних сефевидов случай – у руля государства иранца сменил шейх кызылбашского курдского племени зангане. До своего назначения на высшую должность в государстве Али-хан успел недолго покомандовать корпусом туфенчи и смог обратить на себя внимание правителя. Надо признать, что, заменив Мирзу Мухаммеда на Али-хана, шах Сулейман поступил очень правильно, поскольку Али-хан был умным и деятельным человеком. Разумеется, Али-хану не удалось сделать невозможное, поскольку колесница сефевидского государства уже катилась в пропасть, из которой ей уже не суждено было выбраться, но великий визирь смог замедлить упадок и дать шаху возможность передать державу своему преемнику в более-менее удовлетворительном состоянии. Отличительной чертой этого великого, без всякого преувеличения, человека была его неподкупность, совершенно несвойственная иранским сановникам, – во всех своих начинаниях Али-хан руководствовался соображениями государственного блага. Пусть не все из этих начинаний были успешными, но подобная позиция заметно оздоровила государственный аппарат и сделала его работу более эффективной – известно же, что тот, кто не допускает злоупотреблений, требует того же от своих подчиненных и таким образом хорошее распространяется сверху вниз подобно воде, стекающей с гор в долину. Правда, в народе Али-хан не пользовался популярностью, поскольку его имя было связано с увеличением налогового бремени (а как еще прикажете пополнять оскудевшую казну), а при дворе великого визиря возненавидели за борьбу с роскошью, которую он проводил твердой рукой. Роскошь и впрямь достигала умопомрачительных пределов. Три четверти блюд ставились на столы только для вида, чтобы подчеркнуть изобилие, к каждому торжественному выходу придворные шили новые одежды, любая похвала правителя сопровождалась «золотым дождем», который проливался на отличившегося, штат придворных раздулся до невероятных пределов, вдобавок у каждого «баши»[178] была куча помощников, и так далее… К хорошему быстро привыкают, и любые меры по экономии средств воспринимались придворными как посягательство на их законные права.

Сам шах тоже не мог похвастаться достойным отношением к своему верному слуге. Людям, которые предаются тем или иным порокам, пусть и с великим рвением, тем не менее свойственны угрызения совести, возникающие от сознания собственной порочности. С целью повышения самооценки они пытаются втягивать окружающих в свой порочный круг. В начале 1672 года шах предложил Али-хану отведать вина, а когда тот отказался, повторил предложение в виде приказа. Али-хан подчинился, но в этом подчинении крылось великое неодобрение, вызвавшее гнев шаха. Придворные, ненавидевшие «зловредного» визиря, постарались как можно сильнее разжечь гнев в душе шаха, внесли свою лепту евнухи, имевшие значительное влияние на шаха, и дело закончилось смещением и арестом Али-хана (и хорошо еще, что не казнью).

Лишившись своего кормчего, государственный корабль сбился с курса. Разладилось все, начиная со сбора налогов и заканчивая отношениями с Османской империей, которая всегда была не прочь воспользоваться моментом, удобным для приращения своих территорий. Надо отметить, что, помимо увеличения налогов и упорядочения их сбора, Али-хан уделял много внимания разумному управлению шахской собственностью и теми промыслами, на которые была установлена шахская монополия. Не позволяя себе присваивать государственные или шахские средства, Али-хан не позволял этого и другим, а в его отсутствие злоупотребления расцвели пышным цветом, и казна снова начала «показывать дно».

Отношения шаха Сулеймана с османским султаном Мехмедом IV складывались непросто. С одной стороны, султан, которого в Европе начали сильно теснить христиане, стремился к заключению союза с шахом, но Сулейману совершенно не хотелось ввязываться в чужую войну, особенно с учетом того, что европейские державы были далеко, а османы находились под боком и их ослабление было благом для Сефевидского государства. С другой стороны, отношения с османами следовало выстраивать с максимальной осторожностью, чтобы не спровоцировать ненароком новую войну, к которой Сефевидское государство было совершенно не готово – мало того, что казна пуста, так еще и численность войска в правление Аббаса II сильно сократилась, а при Сулеймане в войске окончательно упала дисциплина. Вот и приходилось «избегать острых углов» и демонстрировать силу, которой уже не было. Вдобавок ко всему Сулейман совершенно не разбирался в военных делах как со стратегической, так и с организационной точки зрения. Он был типичным примером «гаремного правителя», которому в одно ухо нашептывали жены, а в другое – евнухи. Правда, ни одна из жен Сулеймана не уподобилась дочерям шаха Тахмаспа I Перихан-ханум и Зейнаб бегим по степени своего влияния при дворе.

Нарастающие проблемы отрицательно сказались на характере шаха, который стал чрезмерно раздражительным и жестоким в своих наказаниях. Впрочем, вполне возможно, что к двадцати пяти годам достигло «расцвета» имевшееся у шаха психическое расстройство, которое, по мнению ряда историков, было наследственным в роду Сефевидов. В принципе, чрезмерная мнительность шаха Аббаса Великого по отношению к своим сыновьям и жестокость Сефи I дают все основания заподозрить болезнь. Разумеется, на личности сказывался и алкоголизм, который тоже может считаться наследственной болезнью Сефевидов… Так или иначе, но на третьем десятке лет шах Сулейман стал, как принято выражаться в наше деликатное время, «чересчур сложным в общении». Настолько сложным, что сановники часто боялись докладывать ему о состоянии дел, предпочитая делать это через евнухов, которые с великой охотой выступали в роли посредников.

Проведя немногим больше года без Али-хана, шах решил вернуть опальному шейху отнятую должность. Али-хан сразу же начал приводить дела в порядок, но на сей раз он старался обходиться даже без номинального участия шаха в управлении государством. Ситуация сложилась такая: великий визирь правил, а султан проводил время с женами и евнухами, которые стали его «сановниками». Время от времени шах демонстрировал суровость своего характера, приказывая ослепить или казнить кого-то из сановников. Пострадал и один из шахских сыновей, которого Сулейман заподозрил в намерении отобрать престол. Вряд ли у четырнадцатилетнего юноши, выросшего под строгим надзором в гареме, была возможность совершить переворот, но для казни оказалось достаточно подозрения. Самому Али-хану тоже приходилось несладко – в гневе шах мог приказать дать ему палок по пяткам, а однажды