Читать книгу - "Манас великодушный - Семен Израилевич Липкин"

киргизов Манас. Найди его, и он поможет тебе уничтожить твоих врагов. Без него ты слабей пылинки. С Манасом ты непобедим. Найди его и вернись: я буду ждать тебя.

Удивился Алмамбет тому, что два самых близких ему человека, наставник и возлюбленная, указали ему путь к Манасу. Он сказал:

— Я буду странствовать по земле, пока не найду Манаса. Дом Чингиза опротивел мне. Ханы убили моего отца, мою мать, моего друга. Я был ханом в Китае. Теперь я буду странником, ищущим возмездия.

И Алмамбет простился с невестой и Бирмискаль и отправился на своем коне в дальний путь, отправился странствовать, одинокий на этой земле.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Клевета

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кто видал? Никто не видал.

Кто слыхал? Никто не слыхал.

Кто сказал? Никто не сказал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Почему же решил Алмамбет стать одиноким странником? Разве не знал он пути к Манасу, пути к Небесным Горам, к истокам Семи Рек? Но когда наставник перед смертью сказал ему: «Ступай к Манасу», когда возлюбленная напутствовала его: «Отыщи Манаса», Алмамбет подумал:

«Маджик и Бурулча сказали истину: Манас — единственная моя опора, если я хочу отомстить ханам из дома Чингиза, избавить народ от их ярма. Но разве не прочел я предсказание «Книги Смен»: «Конурбай с помощью коварства смертельно ранит Манаса». Не приблизит ли мой приход к вождю киргизов час его гибели?»

И Алмамбет не решался отыскивать путь к Манасу и странствовал по другим путям этого мира. Усердно топтал он землю, бороздил моря, блуждая из края в край. Трава была его ложем, ночь — одеялом, седло — домом, а гнедой конь — другом и сопечальником. Много изъездил он стран от востока до заката, совершал подвиги, творил чудеса, и на третий год странствия занесла его судьба к местности Сары-Арка.

Когда он выехал на эту обширную равнину, он увидел неисчислимые табуны коней. Их гнал к реке человек, одетый и вооруженный, как богатырь. В глазах его открыто сверкала храбрость и таинственно светилась хитрость. Лицо его понравилось Алмамбету. Он сказал:

— Богатырь, я вижу, что ты — вождь племени. Лицо твое мне по душе. Имя мое Алмамбет, я сын славного хана Азиза. Если хочешь, измерим друг у друга силу рук и вступим в единоборство. Если хочешь, измерим друг у друга силу души и вступим в дружбу.

Незнакомец отвечал:

— Имя моего отца — Айдаркан. Клич моего сердца — Манас. Я Кокчо, предводитель казахов. Я хочу вступить с тобой в дружбу, ибо лицо твое — как солнце, а имя славится в народе.

Алмамбет вздрогнул, услышав, что клич сердца Кокчо — Манас, и быстроглазый Кокчо заметил это, и сомнение запало ему в душу. Но когда Алмамбет в коротких словах поведал ему свою повесть, сердце Кокчо преисполнилось жалостью к китайскому царевичу и гордостью, что Алмамбет — его друг, и Кокчо сказал:

— Когда мы прибудем к моим юртам, мы совершим с тобой, Алмамбет, обряд побратимства.

Три года прошло с тех пор, как Манас завоевал землю своих отцов. Имя Манаса приводило в трепет алчных недругов, а люди его обрели мир и покой. Народу Кокчо досталась местность Сары-Арка, обширная, тучная и многотравная, и по ней кочевали казахи, не ведая страха перед ханами из дома Чингиза.

Когда Кокчо прибыл к своим юртам в сопровождении солнцеликого гостя, весь народ, от босоногих мальчишек до седобородых стариков, выбежал навстречу всадникам. Облик Алмамбета поразил казахов. До сих пор еще не остыла в их сердцах ненависть к поработителям в китайских одеждах, и вид золотокосого китайского богатыря придал этой ненависти прежнее пламя. Послышалась брань:

— Идолопоклонник! Неверный пес! Длиннокосый!

Но Кокчо приказал устроить пиршество, и, когда собрались почтенные старейшины, и зрелые мужи, и джигиты, и старухи, и молодицы, и девушки во главе с женой Кокчо, красавицей Акыдай, Кокчо начал повесть об Алмамбете. И, слушая Кокчо, старики вздыхали, старухи плакали, джигиты смотрели на Алмамбета ласково и твердо, девушки — ласково и лукаво.

— Я решил, — сказал Кокчо, — совершить с Алмамбетом обряд побратимства.

И весь народ одобрил его слова.

Престарелая мать Кокчо прижала к груди Кокчо и Алмамбета и сказала:

— Вы испили молока из одного благословенного сосуда, отныне вы братья.

Так Алмамбет стал старейшине Кокчо братом, а племени казахов — верной опорой. Кокчо не чаял души в Алмамбете, а казахи полюбили его, как сына. Алмамбет увидел, что венцом всего живого на земле, если говорить о мужчинах, Кокчо считает Манаса, а если говорить о женщинах — умницу Каныкей. Казалось, он и жену свою, кареглазую Акыдай, любит только за то, что была она одной из сорока подруг Каныкей и вышла за него замуж в тот самый день и час, когда Каныкей стала женой Манаса. Алмамбет увидел, что тот, кто хотел заслужить милость Кокчо, должен был восхвалить Каныкей, а тот, кто хотел вызвать его гнев, должен был сказать о ней дурное.

Каждый вечер рассказывал Кокчо о чудесных подвигах Манаса, о том, как он спас киргизский народ от неволи, о том, как Манас в юном возрасте побеждал великанов, а в возрасте джигита вернул народу землю отцов и был назван Великодушным.

И так как Кокчо, подобно всем казахам, был красноречив и слова его творили жизнь, облик Манаса предстал перед Алмамбетом во плоти, и Алмамбет полюбил его, еще не видя. Теперь он твердо верил, что судьба его связана с великой судьбой Манаса, и тайная радость, поселившись в его сердце, сияла на его лице.

Дни свои проводил Алмамбет в охоте и в стычках с неразумными соседями, иногда нападавшими на скот казахов. Алмамбет был крепостью земель и добра казахов, и люди удивлялись его силе и разуму. Вскоре казахи убедились, что призвание Алмамбета — справедливость, и приходили к нему за советом, а также для того, чтобы разрешал он споры и мирил тяжущихся. Обычно этим делом занимались хитрые судьи-муллы, и за свой суд они брали большую мзду и присуждали не по справедливости, а по величине мзды. Алмамбет ничего не брал у людей за свои советы, и казахи о нем говорили:

— Китайский богатырь так справедлив, что даже ничтожный волосок он разрубит пополам и раздаст поровну двум спорящим.

Хитрые судьи-муллы, лишившись дохода, возненавидели Алмамбета.

— Этот неверный пес превратит нас в нищих! — говорили они. — Надо нам