Читать книгу - "Ричард Львиное Сердце. Король-рыцарь - Жан Флори"

калабрийского монаха? Возможно, но не обязательно. Озабоченность собственной славой способна была толкнуть этого короля-рыцаря на более славные поступки, чем осада, пусть даже увенчанная успехом, — осада, во время которой, будучи больным, он не сыграл в своих глазах никакой значимой роли как военачальник, лучник или стратег. Ему необходимо было найти себе иное применение, он должен быть рыцарем с мечом и копьем. Где, как не на Святой земле, можно было завоевать духовную награду и эту признанность мужчинами и... женщинами. Как пел в то время и по этому поводу трувер Конон де Бетюн во время его отъезда в Сирию:

И отправил он меня собираться в Сирию,

Ведь я не должен покидать своего создателя. (...)

И знает каждый, млад и стар,

Что он должен заниматься рыцарством,

Чтобы завоевать Рай и почести,

И награду, и любовь друзей51[385].

РИЧАРД ПРОТИВ САЛАДИНА (1191-1192)

Отъезд Филиппа Августа оставил Ричарда одного лицом к лицу с Саладином. Престиж победы над мусульманским государем, впервые полученный двумя суверенами в Акре, отныне отражался только на короле Англии, какими бы ни были прежде соответственные, неоспоримые заслуги армии под командованием Филиппа. Бесславное предательство Филиппа стирает в глазах современников и в глазах историков действия армии и упорную борьбу крестоносцев Франции. Иными словами, слава Ричарда «питается» одновременно его собственными достижениями, реальными и выдуманными, и поведением его французского соперника, признанным постыдным. Неизбежное сравнение отношений двух королей оборачивается в пользу короля Англии. Он пришел, увидел, победил; он не сбежал с поля боя при первой же возможности. Он стал героем христианства.

Горькая победа

Филипп вернулся к себе как трус, как политик, ставящий свои интересы выше интересов Бога. Попытки оправдаться, чтобы замять стыд, испытанный многими по поводу его преждевременного возвращения, плохо скрывают затруднение многих верных сторонников перед таким поведением, которое многими расценивалось как побег. Они пытались на хрупких основаниях сослаться на болезнь Филиппа, обвинить Ричарда в предательстве, в заговоре с врагом, в сотрудничестве с Саладином, в покушении на жизнь Филиппа Августа и его кандидата Конрада Монферратского, подчеркивая без преувеличения великодушие короля Франции, который оставил достаточно денег для содержания в течение трех лет пятисот рыцарей и тысячи пехотинцев, — впрочем, эти цифры можно оспорить1[386].

Его противники не лишали себя возможности вставить свое слово и подчеркнуть полное исчезновение отношений между двумя королями, противопоставляя малодушие и «мелочность» Филиппа величию души, храбрости и бескорыстию Ричарда, полностью отдавшегося делу Бога. Разбирая некоторые тексты, можно спросить себя, а не был ли отъезд Филиппа Августа, ослабивший армию крестоносцев, в конце концов, более выгодным для признания Ричарда, чем его присутствие. Возможно, Ричард и не сильно разозлился, ведь ему предоставлялась свобода действий, и он становился полноправным начальником всей армии крестоносцев. Это, во всяком случае, то, что можно прочитать в любопытном отрывке мусульманского хрониста: во время первых переговоров между крестоносцами и султаном сарацины якобы считали, что Ричард идет на поводу у французов. Он живо протестовал против такой интерпретации, утверждая, что никак не подчиняется королю Франции, но, напротив, является настоящим предводителем, которому только болезнь помешала довести до конца подписанные соглашения2[387]. Отныне, избавившись от своего соперника, Ричард почувствовал, что у него развязаны руки для совершения рыцарских подвигов на Святой земле, к которым он призывал.

На данный момент ему следовало получить как от своих союзников, так и от врагов согласие уважать условия договора с Саладином. Обе стороны не спешили это делать. Маркграф Конрад, сторонник Филиппа Августа, не был расположен облегчать задачу Ричарда и начисто отказался отдавать мусульманских пленников. Герцогу Бургундскому пришлось приложить немало усилий, чтобы успокоить разъяренного Ричарда, который высказывал желание начать осаду Тира, чтобы вынудить Конрада отдать их. Со своей стороны, Саладину стоило немалого труда собрать значительную сумму, которую следовало выплатить согласно условиям договора. Саладин и Ричард без особого труда перенесли дату обмена с 9 на 20 августа. Впрочем, это соглашение было вызвано обстоятельствами, так как оба лагеря не доверяли друг другу, а постоянные слухи говорили о двуличии. Саладина обвиняли даже в намерении убить пленников, как он это сделал после битвы при Хаттине — тогда он присутствовал при обезглавливании тамплиеров, и сам обагрил руки кровью. Мусульмане же, наоборот, были убеждены, что Ричард не намерен возвращать пленных. На основе этих взаимных подозрений возникло некое недоразумение, к которому мы вернемся позже3[388]. Одно событие остается неоспоримым: 20 августа христиане напрасно ждали доверенное лицо Саладина. Если верить мусульманскому источнику, Саладин, возможно, обманутый движением части войска Ричарда, опасался ловушки и ожидал внезапную атаку приближающегося войска. Он выжидал. Почувствовав себя обманутым, Ричард приказал обезглавить мусульманских заключенных. Амбруаз, прямой тому свидетель, не возмущен, а, кажется, даже оправдывает такой акт возмездия:

«Чтобы сбить спесь с турок, чтобы унизить их закон и чтобы отомстить за христианство, он приказал вывести за город две тысячи семьсот человек, которых приговорили к смерти. Так были отомщены те, кто пал под их ударами и стрелами их арбалетов»4[389].

Другие хронисты прилагают усилия, чтобы оправдать этот акт жестокости вероятными соображениями, которые еще нужно доказать. У Ричарда случился приступ неконтролируемой ярости из-за промедления Саладина, который не спешил выполнять условия договора в части передачи Святого Креста, а также обмена пленниками и выплаты дани5[390]. Мусульманские хронисты, не отрицая недовольства Ричарда перед отсрочкой, подчеркивают мрачные последствия этого поступка: отныне конфликт между мусульманами и христианами становится более ожесточенным, и начинается увлеченная, жестокая резня. Об этом можно прочесть в очень точном рассказе арабского хрониста Баха ад-Дина:

«Они привели мусульманских заключенных, которых Бог приговорил к страданиям в этот день. Их было три тысячи, они были связаны; французы бросились на них как один и безжалостно убили их с помощью мечей и копий. Наши аванпосты предупредили султана о приближении врага,