Читать книгу - "Мой путь с песней. Воспоминания звезды эстрады начала ХХ века, исполнительницы народных песен - Надежда Васильевна Плевицкая"

С золотых куполов, сорока сороков,

понеслась эта песня

К Престолу Творца!

И молитвой упала на наши сердца,

и слезой умиления омывалась душа.

Разве можно забыть, что и поныне волнует меня и чего не увижу нигде, никогда…

* * *

1913 год, помнится, я встречала у Л.В. Собинова. В тот вечер был бенефис Коралли, гостиная была наполнена цветами, и душила своим ароматом укрепленная на треножнике звезда из тубероз.

Леонид Витальевич шутя признался, что сам «поднес Верочке ее любимые цветы, чтобы увеличить успех».

Встреча Нового года прошла весело. Среди гостей я помню Попелло-Давыдова с красивой женой и нашего общего любимца, инженера О.А. Гиля, старого холостяка с тоненьким голосом, который никогда не расставался с фотографическим аппаратом…

Недавно узнала я об его одинокой кончине на родине, в голодный год.

А тогда, за полночь, Леонид Витальевич позвонил Шаляпину, поздравил его с Новым годом и помирился с ним: до того у них была размолвка.

Вскоре после новогодней встречи на благотворительном частном концерте я пела с Леонидом Витальевичем дуэт «Ванька-Танька»[42].

И как же тревожилась я из-за этой пустячной песни, собственно, не из-за песни, а из-за того, что буду петь с Собиновым! Хорошо, что концерт был в доме наших милых друзей Калиных, там слушали без критики, и все сошло хорошо.

В доме Калиных умели повеселиться, и немудрено, так как бывали там художники, артисты, а за ужин, в день концерта, сели чуть ли не все артисты Художественного театра. Рядом со мной сидела маленькая, с умными, горячими глазами поэтесса Татьяна Куперник. Она написала мне тогда экспромтом стихи, которые мне не удалось сохранить, как и многое другое.

А домой меня провожали И.М. Москвин и В.И. Качалов с женой.

В наемной карете было так весело, что мы долго ездили по улицам и чуть не заблудились в родной Москве. А все потому, что уж очень был гостеприимен дом Калиных, и Москвин с Качаловым были в большой дружбе, и вкус у них к напиткам был одинаковый, и пили они поровну, но, при разных амплуа, разговор между ними получался замечательный.

Когда в 1923 году приезжали в Берлин московские художники, я убедилась, что в игре они остались теми же чародеями, но внешне за эти годы изменились: все казались располневшими. «Теперь мы в одну карету не вместились бы», – мелькнула у меня на берлинском спектакле грустная мысль.

* * *

Весной 1913 года в Мариинском театре праздновали 25-летний юбилей создателя великорусского оркестра В.В. Андреева.

Юбилейный концерт был торжественный. Присутствовал государь с великими княжнами.

Василий Васильевич, питавший ко мне дружеские чувства, просил меня участвовать в его празднике.

Директором театров был тогда Теляковский. За кулисами я видела, как он проходил в уборную Ф.И. Шаляпина, который не пел в тот вечер, а должен был сказать приветствие юбиляру. Удивил меня тогда Федор Иванович. Он ужасно волновался за кулисами.

– Ну чего я волнуюсь? – сердился он на самого себя. – Если бы еще пел, а то ведь не пою, а волнуюсь.

Его руки действительно были холодными от волнения. Но вышел на сцену – и никому в голову не пришло бы, что великий Шаляпин волнуется.

Когда очередь дошла до меня, я даже удивилась своему спокойствию.

Выйдя на сцену, я повернулась к правой ложе, внизу, где был государь с великими княжнами и сестрой Ольгой Александровной, и поклонилась им, коснувшись рукою земли.

После четырех песен публика не желала меня отпускать. В царской ложе аплодировали, а государь делал мне рукой знак, приглашая выходить еще. Получалась неловкость, – я точно заставляла государя настаивать, чтобы я пела. Но с оркестром у меня ничего больше не было. Я в отчаянии. Прибегает Теляковский, просит петь еще. Пришлось экспромтом, под гусли, петь еще две песни.

На сцену мне подали значок с бриллиантовой цифрой 25. Этот значок был утвержден к юбилею В.В. Андреева и давался служителям народного искусства.

За кулисами меня ждал Теляковский. Он говорил со мной стоя, без улыбки, так, что я не знала, сердится он на меня или мной доволен.

– Кто вас учил так держаться на сцене, кто вас учил так держать руки?

Я немного оторопела от его тона. «Вот, – думаю, – что такое Императорский театр, тут все не так надобно, как я делаю. Недаром и Шаляпин так волновался перед выходом».

А Теляковский продолжал:

– Я-то думал, как она выйдет на сцену, куда денет руки?

И, обращаясь к стоящей рядом оперной артистке, сказал:

– Учитесь у Плевицкой, как держаться на сцене.

Я вспыхнула от неожиданного комплимента, который задевал самолюбие других, и сказала Теляковскому, что от его похвал чувствую себя неловко.

В тот день он пригласил меня участвовать в концерте в Ярославле, по случаю трехсотлетия дома Романовых. Ярославское дворянство устраивало торжественную встречу государю.

А на концерт были приглашены Е.И. Збруева, Л.В. Собинов и квартет Н.Н. Кедрова. В Ярославле нам отвели дом, где мы и разместились дружной семьей.

Помню, как мы с Л.В. Собиновым тотчас пошли к врачу, так как и я, и он схватили в дороге насморк.

Доктор дал мне капли и приказал перед концертом одну каплю влить в нос, что я и проделала. Мне стало весело, и в носу пересохло.

– Ну и капли! – восхищалась я. – Ну и доктор, дай Бог ему здоровья!

Такую же бутылочку и Собинов получил, только он, к моему удивлению, прямо бутылочку в нос опрокинул и влил половину. Пел он чудесно. Впрочем, и меня капелька выручила. На концерте присутствовали государь и государыня. После концерта я должна была лечь в постель, чувствуя недомогание. Мои милые соседи огорчились. Но вот у меня под окнами раздалась «Серенада четырех кавалеров».

А ведь всем известно, когда квартет Кедрова поет, то всякая хворь проходит.

«Четыре кавалера» подняли и меня, и мы все весело поужинали, милый К.Н. Кедров был трогательно заботлив и весел, как ребенок, а его старший брат, Н.Н. Кедров, ласковым голосом, как нянюшка, рассказывал мне сказку про одну деревенскую девочку, которая была похожа на меня.

Помнит ли Николай Николаевич эту сказочку? А я помню.

* * *

Поездка по Сибири всегда доставляла мне удовольствие. Бывала я там и зимой, и весной. Что за ширь необъятная… Зимой я любовалась уральскими грозными елями, которые покоились под снегами.

На сотни верст ни одной души, ни одного следа – только