Читать книгу - "Пацанская любовь - Мелания Соболева"

я там, отличник, что ли?

Школа. Чертова 91-я.

Двор уже гудит, как автобусная остановка на рынке — тут бегают мелкие, там старшаки с сигаретами кучкуются у стенки, кто-то за гаражами мутит разборки, кто-то просто торчит без дела. В воздухе — запах сырого асфальта, потной одежды и дешевой столовской котлеты, которая, наверное, уже неделю кочует по тарелкам.

Подхожу к входу, расстегиваю куртку, зеваю во весь рот. На крыльце торчит директор — с вечно недовольной рожей, скрестив руки на пузе. Заметил меня, глаза сузил, сигарету в кулаке сжал.

— Громов, опять опаздываешь?

— Да у меня уважительная, Иваныч, — протягиваю лениво. — Проспал, но с глубокими мыслями о культуре и образовании.

Он цокает языком, что-то бубнит себе под нос, но махать руками не станет. Уже понял за годы, что на меня голос не повышают — бесполезно.

Захожу внутрь. Коридор воняет мокрыми куртками, старым линолеумом и пылью, которая будто въелась в стены еще с советских времен. В глазах рябит от афиш, портретов Лермонтова и списков должников за питание.

Кабинет литературы.

Я вальяжно толкаю дверь плечом, захожу. В классе — шум, смех, кто-то в уголке давит хиханьки, кто-то шарит по портфелю в поисках ручки, которая наверняка завалялась еще в позапрошлой четверти.

Рыжий на первой парте корячится над тетрадкой, склонился, как будто от этого его оценки станут выше.

— Ну че, Рыжий, талмуд ваять собрался? Или к учебнику прикипел?

Он поднимает голову, фыркает.

— Да в натуре, списать пытаюсь, а тут еще ты со своими приколами.

— Ну так ты головой думай, а не руками, — ухмыляюсь, хлопаю его по плечу. — В ней, говорят, помимо кепки, еще и мозги должны быть.

Пацаны за столами гогочут, кто-то даже пятюню мне откидывает. В целом, обычное начало урока.

Я плюхаюсь на стул, вытягиваю ноги, руки забрасываю за голову, растягиваюсь, будто я тут на отдыхе, а не на уроке. Где там наша новая по литературе? Давайте уже эту тетку с кисляком на лице, пусть разгоняет свою лекцию про «вечные ценности» или там что у них по программе.

Хлопает дверь.

И тут я ее вижу.

В классе кто-то затихает, кто-то пыхтит от сдерживаемого смеха.

Она.

Заходит уверенно, как будто перед ней не кучка зареченской шпаны, а какая-нибудь интеллигентная группа будущих академиков. Спина ровная, взгляд спокойный, движения мягкие, отточенные.

Светлый пиджак, волосы аккуратно заколоты, в руках стопка тетрадей.

Я моргаю.

Кто-то за спиной давится смешком, но я уже ничего не слышу.

Она замечает меня.

Глаза в глаза.

Я.

Она.

Мир замирает.

Опираюсь на парту, ухмыляюсь, перекатываю жвачку за щекой, наклоняю голову.

— Ну надо же… А я вас где-то уже видел.

И вот теперь ее взгляд меняется.

Я вижу, как в нем что-то щелкает.

Я ловлю ее с поличным.

Глава 3

Шурка

От автора…

Шурка — пацан с правильной ухмылкой и холодным прищуром. Красивый, но не сладенький, не этот ваш модельный подиум, а уличный, настоящий. Скулы резкие, нос чуть кривой — может, когда-то в драке получил, может, так и было с рождения. Губы тонкие, но улыбка широкая, дерзкая, как будто он все время знает какую-то шутку, о которой остальные даже не догадываются.

Стрижка почти под ноль, так, чтобы машинкой, ровно, без понтов. Волосы русые, может, светлее, чем у остальных, может, с каким-то теплым отливом, но никто никогда этого не замечает — потому что видят только кепку.

Кепка у него черная, с козырьком чуть приподнятым вверх. Всегда на голове. Идет дождь — кепка. Жара — кепка. Зима — кепка, только под нее уже натянута вязаная черная шапка. Пацанский стиль, без вопросов.

На нем костюм "Пума" — не этот ваш новодельный, а настоящий, тот самый, с полосками, который на базарах брали, если хоть какие-то деньги водились. Куртка на молнии, под ней майка, небрежно торчащая из-под воротника. Штаны широкие, на кедах, где шнурки связаны так, чтобы не развязывались даже в драке.

На пальце перстень, не массивный, но цепляющий взгляд. Может, остался от деда, может, подарок от кого-то, может, он просто решил, что так надо.

Сигарета в пальцах, всегда чуть сжатая в уголке губ, всегда дымит, всегда этот запах табака вокруг него.

Шурка двигается плавно, чуть расхлябанно, но это только со стороны так кажется. На самом деле каждый его шаг выверен. Он идет так, как будто этот город ему должен.

В глазах насмешка, во всем остальном — холод.

Леха — зверь.

А Шурка — тот, кто умеет приручать зверей.

* * *

Я захожу в подъезд, шевелю языком жвачку, давлюсь усталостью. День долгий, грязный, забитый чужими голосами, сигарным дымом, Лениными ухмылками и пацанским смехом. Ноги ватные, в животе урчит так, будто там чертова шарманка, а в карманах только мелочь, да и та на сиги.

Пахнет плесенью. Мочой. Каким-то дешевым варевом, что варят бабки на первом этаже. Лифт опять не работает, поэтому топаю пешком, считываю ступени, как идиот, отвлекаю себя, чтобы не думать, что сейчас будет за дверью.

Подхожу к своей хате.

Ручка в скотче, дверь ободранная, вся в вмятинах — батя не раз по ней кулачищем ебашил, когда в заворот заходил. Ключи в кармане греются, но мне и так ясно — не заперто. И правда. Тяну за ручку — дверь скрипит, открывается.

Запах сразу бьет в нос. Спиртяга, перегар, старый диван, на который кто-то когда-то пролил борщ и не потрудился вытереть. В этой вонючей смеси я уже давно могу отличить каждую нотку: водка «Столичная» — главная симфония, дешевые папиросы — легкий акцент, а еще там есть прокисший пот и жалость.

Батя, мать его.

Он валяется на полу, возле дивана, под ногами разбросаны пустые бутылки, пепел растерт по линолеуму. В носу кольнуло что-то — то ли злость, то ли жалость, то ли я просто так привык.

— Ебаный в рот… — выдыхаю, прохожу мимо, заглядываю на кухню.

Холодильник открываю ногой — пусто. Пара яиц в боковой полке, баночка горчицы, водка. Хлеб зачерствел в углу. Кое-как осаживаю урчание в животе, разворачиваюсь.

— Батя, вставай, блядь, — бормочу, наклоняюсь к нему, хватаю за плечо.

Он что-то мычит, дышит перегаром так, что у меня аж зрачки расширяются.

— Ну еб твою мать… — цежу сквозь зубы, ставлю его на колени, подхватываю под мышки.

Тяжелый, сука, как чугунный котел. Вонючий, как мусорка за гастрономом.

— Шурка… сынок… — лепечет, бормочет, цепляется за меня, вжимается носом в плечо. — Прости меня… я опять…