Читать книгу - "Amor. Автобиографический роман - Анастасия Ивановна Цветаева"

начало осени, говорили без конца. Много раз целовались. И – расстались. У меня было ощущение свежести, новизны, целомудренности. И вот, находясь по делам в Гродно, я получил от неё открытку – дружескую, и вместе с тем смущённую и лукавую: «Я, пожалуй, делаю глупость, что пишу Вам, потому что Вы, конечно, меня забыли» (она знала, что слишком много было в те годы у меня встреч с интересными женщинами). Я ответил тотчас же и очень горячо. И мы начали переписку. Постепенно менялся тон этих писем – от строгого, даже на «Вы» – к интимному, перешли на «ты» – и так длилось полтора года. Я любил её.

Мориц затянулся – курил не трубку, как Евгений Евгеньевич, лицо его не исчезло, как на миг исчезало лицо того, а стало вдруг туманным, точно ушло вдаль.

– Мы решили провести вместе наш отдых. Это было как раз то лето, когда я встретил Женни. Я подъезжал к Кисловодску и так волновался, что не знал, что делать с собой. Я переоделся, обдумывал, как буду держать себя, – я страшно хотел её видеть! Но когда я увидел её на перроне – она ждала меня, – я сразу понял, что всё потеряно. Было что-то в углах её рта. Вы знаете, я не могу до сих пор понять, что это было, – может быть, это была любовь не к ней, a к воображаемому образу – и образ дрогнул? Я сделал счастливое лицо и был рад видеть её. Она была по-настоящему счастлива. Она остановилась у своей знакомой, певицы Ирмы Яунзем. Я настоял, чтобы она переехала ко мне, у меня было совершенно отдельное помещение. И через день нашей совместной жизни – я понял, что так не могу. Я не могу лгать, я не чувствовал любви к ней. Сначала она не понимала, она боялась себе сознаться – потому что она безгранично меня любила. У меня же любовь – прошла.

– Как у императора Тита к Беренике? – спросила Ника про героев фехтвангеровских «Сыновей».

– Не совсем так. Ведь у них связь была уже, а у нас её позади не было. За эти полтора года она увлеклась человеком, который оказался мерзавцем, она очень много перестрадала. Я мучился: как сказать ей правду? Как быть? Она из-за меня изменила весь план своего отдыха (она должна была ехать к сестре). Я знал, что денег она от меня не возьмёт. Я же был после зимних работ страшно измучен, и врачи советовали мне бросить безрежимную гостиничную жизнь и переехать в санаторий. За это я ухватился, как утопающий за спасательный круг. Я сказал ей. Тогда она сразу всё поняла. Произошло трагическое объяснение. Я сказал, что во всём, конечно, моя вина. Что ни слова лжи в моих письмах не было, но что они были написаны не ей. И что мне до боли жалко этой потери.

Ника молча отметила – не её жаль, а своего переживания. Запомним!

– Вы жестоки! – сказала она ему.

Мориц вспыхнул.

– А по-вашему, лгать было лучше? Я всегда говорю правду в этих вещах!

– Я не сказала это в виде упрёка, вы напрасно сердитесь, – ответила Ника, – я просто констатирую факт.

Мориц прошёлся по комнате. Ритм рассказа был сломан, и хотелось ему обобрать его. Он с наслаждением бы ушёл. Но и это было не лишено смешного. Что смешней – уйти или продолжать, – он не знал. Трудно сейчас было. И то и другое. Ника, понимая всё это, молча следила за ним, не нападая больше – и не уступая. (Как хочет!..)

– Во-от… – сказал Мориц, волей шагая через душный затор. – Она поняла. Сказала, что поедет к сестре, в Москву. Я дал ей много писем к моим влиятельным друзьям, прося её там устроить. В глубине души я таил надежду, что это наваждение у меня пройдёт – и что мы опять будем вместе…

Уезжала она с большой внутренней тяжестью. Не от того ли, что она не очень старалась, – с Москвой ничего не вышло, и я получил от неё отчаянное прощальное письмо. Оно на меня произвело потрясающее впечатление. Я ей ответил как мог, – но что могут слова – тут?

– А вы знаете, на кого вы всё-таки похожи? Это не современно, а вы же очень современный человек… И – всё-таки вы напоминаете Печорина. Как её звали?

– Звали? – Мориц наморщил лоб – и чуть начал краснеть. – Позвольте, как же её звали?

– Вот это действительно неожиданно! Ах, Мориц…

Он глядел вверх, резко подняв голову, негодующе и смущённо:

– Я не помню её фамилию…

– Вы её по фамилии звали? Товарищ такая-то? – веселилась холодновато Ника.

– Вы не правы, – сказал Мориц, – это совсем не характерно.

– И эту женщину вы любили меньше, чем вашу накрашенную Женни…

– Её звали Сусанна! – сказал Мориц. – А Женни, – Мориц чуть помолчал, – Женни была самым сильным чувством в моей жизни. Это была просто болезнь. Но я не уважал её и не верил ей. Она хотела стать моей женой.

– А разве это так плохо?

– Она знала, что я женат! И разгласила по всей Москве о нашей связи.

– И всё-таки вы любили её больше, чем Сусанну.

Нике было так бесконечно грустно… И она вдруг очень устала – точно ей прибавилось лет!..

– …В Париже, на обратном пути из Америки, я встретил товарища, который мне сообщил, что Сусанна работает в Баку секретарём редакции. Я тотчас же пошёл на телеграф и послал ей телеграмму в сто пятьдесят слов, где я говорил, что я её помню, что я её никогда не забуду. Моя телеграмма осталась без ответа. Простите! Ещё до моей заграничной поездки я увидал её – она была проездом в Москве… Смотрела влюблёнными глазами. Я узнал, что она была несколько месяцев в психиатрической лечебнице. Ни слова не было сказано о прошлом. Моё чувство вины было так велико, что я скоро простился и ушёл. После этого она уехала на Восток…

Через год я опять её встретил – она впервые пришла в мою московскую квартиру. Жена с дочкой были за границей. Мы провели вместе ночь. В эту ночь мы нашли вновь то, что-то такое, что было между нами за четыре года до того, – необычайное душевное соответствие… Надо полагать, ей в этом было исцеление от чего-то, с чем она тогда не могла справиться. И хотя это был конец, она знала, что это более никогда не повторится, – но круг был завершён. Гармонически.

– Почему же всё должно было кончиться? – тихо спросила