Читать книгу - "Зорге - Александр Евгеньевич Куланов"

Через полгода после описываемых событий с ней познакомилась будущая помощница Зорге Урсула Гамбургер (урожденная Кучински, позднее ставшая известной как Рут Вернер): «Вспоминаю, что мы договорились встретиться на следующий день, и я нарисовала ей по телефону свой портрет: “Двадцать три года, рост один метр семьдесят, очень темные волосы и большой нос”. Она расхохоталась и отпарировала: “Тридцать четыре года, среднего роста, особых примет нет”. Следующий день было 7 ноября – 13-я годовщина русской революции. Я купила для дома красные розы, чтобы хоть что-то напоминало мне об этом дне. Как чудесно мы всегда праздновали 7 Ноября в Коммунистическом союзе молодежи! Мы договорились о встрече в центре города и сразу же узнали друг друга. Агнес держала в руках букет красных роз, похожий на тот, что стоял у меня дома. Она хотела подарить его представителю ТАСС по случаю 7 Ноября. Если не ошибаюсь, мы сидели в кафе. Агнес подробно меня расспрашивала, и поскольку я узнала ее взгляды и очень ей симпатизировала, то впервые после прибытия в Шанхай я не стала делать тайны из своего мировоззрения. Я упомянула, что очень страдаю от своей изоляции, но не просила ее помочь мне установить контакты, поскольку не знала, коммунистка она или нет… Агнес выглядит как интеллигентная работница. Просто одета, редкие каштановые волосы, очень живые, большие темно-зеленые глаза, отнюдь не красавица, но черты лица правильные. Когда она отбрасывает волосы назад, виден большой, выступающий вперед лоб. Ей здесь нелегко. Европейцы ее не приемлют, поскольку она их глубоко оскорбила. По случаю ее приезда американский клуб с феодальными замашками устроил чай. Агнес пришла и, интересуясь всем, что имеет отношение к Китаю, спросила, есть ли здесь кто-либо из китайцев. “Нет, – ответили ей, – среди членов клуба китайцев нет”. – “А среди гостей?” – спросила она. Ответ: “Китайцам не разрешено посещать клуб”. После этого она поднялась и ушла.

Англичане ее ненавидят, так как в прошлом она принимала участие в революционном движении в Индии. Китайцы также следят за каждым ее шагом, хотя она действительно является здесь корреспонденткой “Франкфуртер цайтунг”».

Урсула и Агнес стали настоящими подругами и боевыми товарищами. Они встречались почти каждый день или, во всяком случае, непременно перезванивались. Для молоденькой немецкой разведчицы ее американская коллега стала несомненным авторитетом во многих областях жизни, и Урсула объясняла, почему это произошло: «Агнес обладала выдающимися качествами. В своих книгах она выступала на стороне китайского народа. Она многим пожертвовала ради освободительной борьбы в Китае. В то же время настроение ее часто менялось, подчас она была весела, заражала всех окружающих своим юмором, но еще чаще пребывала в подавленном, мрачном настроении, которое сказывалось на ее здоровье. Возможно, ей нужны были моя уравновешенность и мой оптимизм. Кроме того, я всегда была к ее услугам. Если она чувствовала одиночество, я ее навещала. Если ее угнетала депрессия, она могла позвонить мне в три часа ночи, я вставала и шла к ней. Вскоре после начала нашей дружбы Агнес сказала мне, что по своим взглядам и делам она с нами, но ей слишком сложно подчиняться нашей партийной дисциплине.

Возможно, что во времена нелегальной борьбы она не хотела даже мне признаваться в своей принадлежности к партии. Но мне думается, что она говорила правду. Я боготворила Агнес. Мало было людей, которые бы сделали столь много для моего развития. Однако я с ней не соглашалась, когда ее неожиданные, эмоциональные оценки развития политической ситуации приобретали расплывчатый характер. Мы спорили, и она уходила разгневанная. Проходило несколько часов, и она звонила мне, как будто бы ничего не произошло, и я была рада ее вновь хорошему отношению ко мне»[159].

Несмотря на столь эпатажное поведение, а быть может, наоборот – используя его, Агнес Смедли, едва приехав в Китай, необыкновенно быстро обросла интересными знакомствами буквально во всех сферах не только международного шанхайского, но и китайского общества. Более того, очень скоро она нашла конфиденциальные контакты в окружении Чан Кайши и сблизилась со вдовой Сунь Ятсена Сун Цинлин, жившей в Шанхае. Сестра Цинлин – Сун Мэйлин была женой Чан Кайши, а их брат Сунь Цзюйвэн являлся министром финансов – главной фигурой нанкинского правительства. Юлиус Мадер считал, что именно эти связи помогли Зорге в первую же неделю после прибытия стать членом престижного «Китайского автомобильного клуба», президентом которого был сам Чан Кайши. Будучи, благодаря таким контактам, в курсе малейших политических и экономических изменений, Смедли занялась еще и созданием специальной картотеки на высших чинов армии Гоминьдана, куда включала не только служебные характеристики, но и информацию интимного характера: рост, вес, количество и имена жен и любовниц. «Коллекция» Смедли насчитывала досье на 218 китайских генералов. Неудивительно, что эта женщина была необходима Зорге как воздух: в качестве вербовщика, информатора, собеседника, единомышленника, друга.

Неясно, когда именно они познакомились, но очевидно, это произошло вскоре после его приезда в Шанхай. Похоже, что притирка характеров двух сильных личностей проходила нелегко. Во всяком случае, непростой нрав Агнес отмечал и Зорге. Характеризуя ее как агента (она носила в его списке номер 4), он писал: «№ 4. Анна. Источник связан с широкими кругами журналистов и политических деятелей. Поступающая через него информация обильна и ценна, но связь с ним очень сложна и затруднительна. Качество работы всецело зависит от личных взаимоотношений источника с резидентом»[160].

«Рамзаю» удалось «подобрать ключик» к Агнес Смедли, и их отношения стали не просто доверительными, но и интимными. Здесь важно понимать, что и Рихард, и Агнес жили в эпоху и в среде первой сексуальной революции ХХ века. Они спокойно, раскрепощенно и даже радостно относились к свободным отношениям и не особенно скрывали их от окружающих. Интересно писала об этом дочь Улановских Майя: «Отец (Улановский-«Шериф». – А. К.) хорошо относился к Зорге, уважал его, но все же Рихард не был для него “своим в доску”. “Все-таки он немец, – говорил