Читать книгу - "Встречи на московских улицах - Павел Федорович Николаев"

Недалеко от памятника шумел книжный базар – продавались различные издания русского гения, и среди них совершенно уникальное полное собрание сочинений в одном томе. Причём в томе небольшом, выпущенном на специальной тонкой бумаге.

К окончанию института три поэта – К. Ваншенкин, Е. Винокуров и Вл. Солоухин – решили выпустить совместный сборник. У всех было много стихов об армейской жизни, поэтому сборник отнесли в Воениздат. Там обещали полную поддержку. Конечно, событие это отметили. Солоухин произнёс тост:

– Чтобы плавно шло, ни за что не задевало и страницы не вылетали бы.

Позднее Ваншенкин писал о своих компаньонах:

«Винокуров был тогда широкий, щедрый, типично московский парень, никому не дающий спуску, готовый ввязаться в любую заваруху, но за себя постоять. Солоухин писал только стихи, где рядом с темой деревенского детства и природы звучали мотивы сказочные, романтические. Однажды поздним вечером он возвращался в общежитие. Неподалеку от института, на углу Сытинского переулка, что-то ремонтировалось, стояла оградка и горели две предупреждающие багрово-красные лампочки. Обжигая пальцы, он выкрутил одну из них и шёл, размахивая ею над головой: ему казалось, что она должна продолжать светить и что он несет людям огонь, держит в руках факел».

С Тверского бульвара Ваншенкин ходил и в издательство «Советский писатель», которое располагалось тогда в Большом Гнездниковском переулке. А во дворе Литературного института находилась редакция журнала «Молодая гвардия». Туда как-то и завернул поэт. В одной из комнат увидал Е. Винокурова и Вл. Соколова. Узнав, куда направляется приятель, Евгений попросил одно из стихотворений посвятить ему. Идея понравилась и Соколову. Раскрыв папку, Ваншенкин великодушно предложил:

– Выбирайте.

Винокуров выбрал «Стучит по крыше монотонно», а Соколов – вот это:

Зимний лес! От края и до края

Он застыл смолистою стеной,

Сердце беспокойное смущая

Неправдоподобной тишиной.

Он меня гнетёт своим величьем,

Полным отрешеньем от всего

И высокомерным безразличьем

К жизни за пределами его.

Будто нет весёлого сиянья

Городов, затерянных вдали,

Будто нет ни счастья, ни страданья,

Будто нет вращения Земли.

Лишь порой взлетает ворон круто,

Потревожив царственную ель,

И бушует целую минуту

Маленькая тихая метель.

Вскоре оба ответили взаимностью: Винокуров – стихотворением «Марианне», Соколов – тоже стихотворением о зимнем лесе:

Легко обременённый снегом,

Зелёный, постоянный бор

Возносит вровень с желтым небом

Свой пухом веющий убор.

На плавных вогнутых сугробах

Мерцают иглы и сучки,

А между елей густобровых

Проталин чёрные очки…

Неплохо сказано. Несколько лет К. Г. Паустовский вёл семинар в Литературном институте. Жил он в это время в Лаврушинском переулке и все годы ходил по Тверскому бульвару к Никитским воротам, где садился на троллейбус № 8. Обычно на этом пути писателя сопровождал кто-нибудь из его учеников.

Прозаику М. С. Бременеру в 1947 году было девятнадцать лет. Константин Георгиевич являлся для него эталоном писателя. Это вызывало естественную робость. Поэтому когда он увидел на бульваре Паустовского со своим приятелем Лёвой Кривенко, то и не подумал присоединиться к ним. Обгоняя медленно идущую пару, он бросил на ходу:

– До свидания, Константин Георгиевич! До завтра, Лёва!

Паустовский спросил вслед:

– Спешите на трамвай?

– Нет. Я живу близко, – ответил Макс, приостанавливаясь.

– Где же? – поинтересовался писатель.

Для студента это был трудный вопрос, так как ответ требовал пояснения, которое нередко принималось за оправдание.

– Представьте, на Тверском бульваре, на той же стороне, что Дом Герцена, в пяти минутах ходьбы, – привычно начал Макс и добавил: – Но в Литинститут поступил не потому, что Дом Герцена так близко от моего дома.

– Учиться близко от дома удобно, – весело заметил Константин Георгиевич, – единственное неудобство состоит, как я понимаю, в том, что приходится оправдываться. Не оправдывайтесь.

– Да он не может! – вмешался Кривенко. – Интеллигентская черта.

– Совершенно забыл, – шутливо посетовал Паустовский. – Как там было сказано – «выходец из интеллигенции»? – и посоветовал: – Между прочим, если будете входить в детскую литературу чуть ли не из детства, тоже не оправдывайтесь.

Явная поддержка мэтра окрылила Макса, и неожиданно для самого себя он выпалил:

– Не знаю, войду ли я в детскую литературу, до этого ещё далеко, но из интеллигенции выходить не хочу и постараюсь не выйти.

Паустовский остановился и внимательно посмотрел на Макса, будто только заметил.

– Неплохо сказано, – задумчиво уронил Кривенко.

Паустовский согласно кивнул и неожиданно спросил:

– У вас есть мой номер телефона? Запишите.

Подошёл троллейбус. Константин Георгиевич попрощался с попутчиками и уехал. А они ещё долго смотрели вслед.

Крым – евреям! Кто только не зарился на этот благодатный край, начиная с древних греков и римлян! Приобретённый Россией ценой немереной крови нескольких поколений её сынов, он был бездарно передан в 1954 году Украинской ССР, ставшей в наши дни самостоятельным государством.

Для России это, конечно, невосполнимая потеря. Утешает одно: Крым всё-таки находится в составе славянского государства, а мог быть еврейским, филиалом Израиля. Поползновения к этому сорвал «плохой» Сталин, а первым, кто понял это, был великий Соломон Михоэлс, основатель первого еврейского театра в Москве и председатель Еврейского антифашистского комитета (ЕАК). Свидетельство об этом мы находим в мемуарах театроведа Лидии Шатуновской, столкнувшейся с Михоэлсом на Тверском бульваре 27 декабря 1947 года.

– Он был очень взволнован, – вспоминала Шатуновская, – и обеспокоен тем, что в газетном изложении его выступления на общественном собрании были опущены все те места, где он говорил о предстоящем образовании государства Израиль. Он сказал мне: «Это начало конца!»

Конечно, Михоэлс испугался не за судьбу Израиля, а за гибель своей мечты о создании еврейского государства в Крыму, о чём он ходатайствовал в письмах И. В. Сталину (15 февраля 1944 года) и В. И. Молотову (21 февраля). В записке, переданной Вячеславу Михайловичу через его супругу Полину Жемчужину, говорилось:

«В ходе Отечественной войны возник ряд вопросов, связанных с жизнью и устройством еврейских масс Советского Союза. Весь еврейский народ переживает величайшую трагедию в своей истории, потеряв от фашистских зверств в Европе около 4 миллионов человек, т. е. ¼ своего состава.

Советский Союз – единственная страна, которая сохранила жизнь почти половине еврейского населения Европы. С другой стороны, факты антисемитизма, в сочетании с фашистскими зверствами, способствуют росту националистических и шовинистических настроений среди некоторых слоёв еврейского населения.

С