Читать книгу - "Спутники Марса: принц Конде и маршал Тюренн - Людмила Ивановна Ивонина"

короля. Кто сегодня занимал высокое положение, завтра мог потерять свое место. «Жизнь при дворе — это серьезная и печальная игра, которая предполагает, что следует правильно располагать свои полки и батареи, иметь вполне определенные намерения, последовательно выполнять их, препятствовать исполнению намерений своих противников, иногда рисковать и играть в расчете на случай; и после всех этих отступлений и маневров выясняется, что это шахматы и, возможно, уже грозит неизбежный мат»[96]. И все же эти «печали» и противоречия способствовали развитию двора и государства в определенных рамках и в определенное время, а также во многом определили небывалый расцвет культуры Просвещения.

Сегодня стало модным отмечать, что Людовик XIV Королем-Солнце являлся лишь для представительства, своеобразной инсценировки высшей власти: «Король воплощает государство, король помогает государству жить». Действительно, в будни этот великий монарх предпочитал быть дисциплинированным профессионалом и человеком действия, опиравшимся на мнение своих талантливых министров. И все же король и его министры не преуспели во внедрении многого из того, чего желали достичь. Это не было удивительным в условиях примитивных коммуникаций того времени. Большое разнообразие традиций и законов, мер и весов, и даже языка приводили к провалу даже самые эффективные «стандартизирующие» усилия французских революционеров конца XVIII в. Но Людовик создал великолепную политическую культуру абсолютизма, воплощенную в Версале. Ритуал, искусство и архитектура — все они были инструментами самоутверждения, как продолжение политики другими средствами. Его власть была не просто стилем, а средством воздействия. И это воздействие реально сказалось на жизни его королевства[97].

Но мог ли Людовик XIV не превысить меру, необходимую для разумного управления государством? Мог ли он не наделать политических ошибок? И было ли его правление спокойным и уравновешенным? Ответ однозначный: нет. Тридцать четыре года его блистательной эпохи ушло на войны, опустошившие государственную казну; он изгнал гугенотов — цвет французской буржуазии — из своего королевства; он же стал для французов олицетворением «короля-тирана», что способствовало широкому распространению тираноборческих идей, приведших к Французской революции.

Вспоминая о начале своего личного правления, Людовик как-то заметил: «Было спокойно во всем свете». Действительно, в Европе на некоторое время воцарились тишина и спокойствие: можно сказать, что Франция нового времени никогда более не достигала подобной безопасности на своих границах, как в последние годы жизни кардинала Мазарини. Испания не могла вторгнуться во Францию в обозримом будущем. Англия при реставрированном монархе Карле II Стюарте не представляла непосредственной угрозы, Республика Соединенных Провинций была готова возобновить союз с Францией с целью определения будущего статуса Испанских Нидерландов. Восточные границы королевства были прочно защищены от возможных махинаций венского двора Рейнским союзом немецких князей 1658 г. — совместной оборонительной организацией для защиты Вестфальских соглашений, сохранения коллективной безопасности и запрещавшей использовать свои земли в военных целях.

Но, увы, после мирных конгрессов середины XVII в. — Вестфальского (1648), Пиренейского (1559) и Оливского (1660)[98] эпоха гармонии и всеобщего мира не наступила. Едва облака войны стали рассеиваться, как на небосклоне Западной Европы в образе Марса возник решительный французский король, поставивший цель солидно обоснованного его юристами округления своих и так немалых владений. А к концу столетия на северо-востоке континента появится воинственный Карл XII Шведский, стремившийся к гегемонии в этом регионе. Так, гаранты Вестфальских соглашений 1648 г. — Франция и Швеция — сами разрушали то, что было создано под их влиянием.

Война есть война! Она могла повергать в уныние народы, но полководцам давала возможность лишний раз отличиться. Тем более, таким, как Тюренн и Конде. Но пока Франция имела одну из самых длительных передышек между войнами (вторая наступит в 80-е гг.), жизнь их активно продолжалась и в мирное время. Эта жизнь была разной.

5 апреля 1660 г. Анри за свои заслуги и верность стал губернатором Лимузена, и, что значило для него очень много, был назначен маршалом-генералом лагерей и армий короля. То был высший военный чин во Франции, равный званию генералиссимуса, и исключительная честь, подразумевавшая, что он мог претендовать на должность Коннетабля Франции, если бы отрекся от протестантской веры. Маршал уважительно выслушал это условие, изложенное ему Мазарини, но поначалу отклонил его. Он медлил, хотя его все больше одолевали сомнения. Он всегда чувствительно относился к делению церкви на два враждебных лагеря — история Тридцатилетней войны отчетливо ему это показала. Более того, поведение неконтролируемых протестантских течений во время политических потрясений в Англии в 1640–1660 г. оказали на него, роялиста, глубокое впечатление, и он все более стал склоняться к мысли перейти в католичество, что показывает переписка между ним и его женой. В 1666 г., несмотря на все его молитвы, от болезни умерла виконтесса де Тюренн, что было тяжким ударом. Последние годы, в отличие от предыдущих насыщенных событиями лет, Анри находился возле супруги и терпеливо сносил все ее жалобы. «Не обращай внимания на мои упреки, — говорил он ей, — избегай умственного волнения: это опасно при всех болезнях». В октябре 1668 г. не без влияния епископа Боссюэ и своего племянника кардинала де Буйона удрученный вдовец решился перейти в католичество. Но желанный титул был уже недосягаем. Он стал королевской привилегией.

В связи с обращением маршала Сент-Эвремон заметил, что независимо от того, был ли он протестантом, либо католиком, он стремился к справедливости и доброте: «Будучи гугенотом, он не делал ничего противного католикам, став же католиком, он заботился о безопасности гугенотов». По сути же, Тюренн-католик размышлял о слиянии двух христианских религий — католической и протестантской — для того, чтобы противоречия между ними не порождали кровавой борьбы. Из отсутствия религиозного мира он производил все беды своего времени. Но что бы сказал этот человек своему королю, если бы дожил до жестоких гонений на гугенотов и отмены Нантского эдикта в 1685 г.? Семь лет спустя после смерти Тюренна французский богослов и философ, священник и руководитель янсенистской общины Пор-Рояля великий Арно говорил протестантам: «Зачем Тюренн принял католическую веру? Не командовал ли он королевскими армиями, будучи гугенотом? Кто ему мешал это делать и впредь? Не стал ли он богаче? Наоборот, он умер бедным»[99]. Эти слова только подогрели многочисленные дебаты о том, являлся ли маршал истинным католиком или нет.

Коннетаблем он не стал, поскольку развитие Военного департамента Франции предполагало общее командование войсками лично Людовиком XIV. Тем не менее, именно на 60-е гг. пришелся пик политического влияния Тюренна, в опыте и популярности которого нуждался после смерти кардинала Мазарини молодой король. В декабре 1661 г. он стал государственным министром, отвечавшим за определенные досье внешней политики и военных дел. Его влияние на монарха, стремившегося контролировать