Читать книгу - "Судьбы таинственны веленья… Философские категории в публицистике славянофилов - Владимир Николаевич Греков"

Сам И. Аксаков, редактор «Московского Сборника», не считал себя теоретиком, не предполагали в нем «ученых» наклонностей ни его друзья, ни члены семьи, увлеченные блестящими построениями К.С. Аксакова. Однако же именно И. Аксакову довелось в 1860-е годы, после смерти друзей и старшего брата, развивать славянофильскую теорию. Но уже в пятидесятые годы, в период издания «Московского сборника», складываются его воззрения теоретические. Он раздумывает над теми же вопросами, что и Константин Сергеевич, но приходит к другим выводам. Он не находит в себе удивления перед «Домостроем» Сильвестра, не пытается найти исторические объяснения и оправдания его позиции. Опираться на «Домострой» в реальности середины девятнадцатого века, считает он, значит, опираться на непросвещение, на неуважение к личности, господствовавшее в шестнадцатом веке. И. Аксаков писал родным 21 февраля 1849 г., после чтения «Домостроя»: «…Как могло родиться такое произведение: так многое в нем противно свойству русского человека! Я терпеть не могу правил в самой жизни и вообще не люблю обычая, как скоро уже он замерз, как скоро он покушается сделаться правилом и властвовать над жизнью. На этом основании я не люблю и монашеских уставов, где формулировано аскетическое стремление. – Если б у меня был наставником Сильвестр и докучал мне своими нравоучениями, то я, и не будучи Иоанном Грозным, прогнал бы его от себя за тридевять земель! – Впрочем, нельзя не сознаться, что образ жизни и поведения, предписываемый этим попом, совершенно напоминает теперешний купеческий образ жизни и обхождения, особенно там, где цивилизация незаметна… “Всё для гостей, всё для показу” – главная тема Сильвестра и наших купцов. <…> Но что удивительно: это экономия, расчетливость, аккуратность в хозяйстве – более, чем немецкая, и с которой жизнь – просто каторга: все записывать, все взвешивать, постоянно остерегаться, чтобы люди не обокрали. Кстати: тут нечто годится и для Константина. Так как слово старины имеет для него более авторитета, нежели современное слово, то да внемлет он совету ХVI-го века: “а сморкнути или плюнути – отворотясь, да потерти ногою: так всякому человеку пригоже!” или: “носа не копать перстом, не кашлять и проч.; ежели нужно, отошед на сторону – устроиться!” Что за деликатность, за галантерейность выражения!»

Не прибегая к научной терминологии, И. Аксаков тем не менее очень точно и ясно высказал свое отношение к проблеме противопоставления родового или семейного быта. Не оспаривая построений К. Аксакова, которые он в целом разделял, И. Аксаков все же вносит коррективы. Не обычай должен властвовать над жизнью, а, напротив, жизнь должна управлять обычаем. Семья превосходит род именно по своей мобильности, изменчивости, умению приноровиться к личности. Система Сильвестра, как всякая система жизни вообще, противна русскому человеку. Неуважение личности – это уже по существу неуважение к просвещению. Поскольку же без просвещения нет движения вперед, нет истории, Сильвестр оказывается вне просвещения, вне истории. Ибо истории соответствует только то, что согласно с христианскими критериями и ценностями.

Так, казалось бы, частный научный вопрос, любопытный для одних историков, – основана ли русская история на быте родовом или семейно-общинном, становится для ранних славянофилов принципиальным вопросом о критериях исторического просвещения и исторической нравственности. Ценности истории, также как ценности просвещения, прежде всего христианские и нравственные. Различие между родом и семьей привело к различию православия и католичества. В конечном счете это уже вопрос о различии между русской и европейской цивилизацией.

Еще один аспект проблемы – отношение к крепостному праву. Исходя из своих представлений о роде и семье, славянофилы отстаивали принцип «общинного быта» крестьян, хотя и понимали, что он противоречит интересам хозяйственным и экономическим. Безусловно отрицая крепостное право, славянофилы расходились в понимании того, как же избавиться от этого зла. В том же, что это зло, они были единодушны.

Заглядывая в народную память, Хомяков то и дело находил в ней что-то новое, то, что отличало, по его мнению, русский народ от европейских. Так, народу неизвестно было право собственности. Это предположение могло бы остаться любопытным для историков права и лингвистов. Однако Хомяков на его основе выстраивает вслед за Ю. Самариным теорию двойного права. В одном из писем он благодарит Самарина за то, что тот сформулировал теорию двойного права: права крестьян пользоваться землей и права помещиков владеть ею. Мы помним, что Хомяков сомневался в возможности признать крепостное право законным, ибо видел в нем нарушение всех законных прав. Он признавал, что крестьяне убеждены «в своих правах на некоторую часть земли тех дач, на которых они живут. Уничтожение этих крестьянских прав на землю будет в глазах крестьян похищением со стороны помещиков и изменой со стороны правительства». Ю. Самарин, трезво оценивая отношения крестьян и помещиков, предлагал постепенно освободить крестьян от личной зависимости, а землю прикрепить к крестьянам, превратить ее фактически в общинную собственность. Смысл такого прикрепления – неотчуждаемость земли от общины. Землю нельзя продать, изъять, но можно передать другому владельцу. Как и в древние времена, земля останется общей, но пустовать не будет, ее обязательно обработают[177]. И. Киреевский предлагал считать землю общинной собственностью, прикрепить землю к крестьянину, считал, что в древней Руси понятие собственности отсутствовало, земля принадлежала общине, а помещик, вотчинник получил лишь право пользоваться доходами от нее. К.С. Аксаков в статье «О состоянии крестьян в древней России» скептически относится к принципу двойного права. Он считает: «Как скоро подымется решительный вопрос: “Чья земля?” – крестьянин скажет: моя, – и будет прав, по крайней мере, более, чем помещик».

Природу и происхождение крепостного права исследовал князь В.А. Черкасский. Специально для 1-го тома славянофильского «Московского сборника» 1852 г. он писал статью «Юрьев день. О подвижности народонаселения в древней Руси». Поскольку до момента сдачи 1-го тома «Сборника» в цензуру статья не была окончена, редактор (И. Аксаков) решил поместить ее во 2-м томе, сданном в цензуру 30 июля 1852 г. Однако статья была запрещена и опубликована уже после смерти автора в «Русском архиве». Сравнивая рукопись, вошедшую в состав 2-го тома «Сборника», с текстом публикации в «Русском архиве», можно отметить существенные пробелы. Не полностью восстановлены цензурные купюры и в книге О. Трубецкой, жены Черкасского[178]. Посвященная актуальной политической проблеме, статья Черкасского вместе с тем показывает ее как проблему историческую, ведь, как мы знаем, закрепощение происходило последовательно и постепенно. Она стоит в одном ряду со статьями К. Аксакова о родовом быте, И. Беляева о дворянских детях, помещенными в 1-м томе «Московского сборника». Публикация «Юрьева дня» в «Русском архиве» сопровождалась предисловием