Читать книгу - "Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов - Эндрю Нагорски"

в Гамбург. Он был в восторге от неожиданного поворота в своей жизни, но признавал, что рузвельтовское описание работы как «сложной» – настоящее преуменьшение. Ему предстояло иметь дело с нацистами и профессиональными сотрудниками дипломатических служб, знаменитыми своим снобизмом; ему надо было вспомнить подзабытый немецкий, которым он не пользовался со студенческих времен. Корабль уже готовился к отплытию, но тут группа нью-йоркских репортеров попросила Додда с семьей попозировать для фотографии прямо на палубе. Как сконфуженно писал новый посол в своем дневнике, «мы с женой и сыном с неохотой согласились. Еще не зная про принятый у гитлеровцев салют, мы подняли на фотографии руки». В результате на последней фотографии уезжающего посла тот словно вместе со всей семьей отдавал нацистский салют.

Во время путешествия Додд практиковался в немецком языке и настаивал, чтобы его дети Билли и Марта слушали, как он читает вслух, чтобы потихоньку начать понимать язык. Он также прочитал новую книгу Эдгара Моурера «Germany Puts the Clock Back». Стоило ему 13 июля сесть на поезд в Берлин, как Додд немедленно начал обнаруживать ответы на вопросы, которые поднимались в книге у Моурера. Согласно немецкому изданию Familienblatt, Додд прибыл в Германию выступить в защиту евреев. На самом же первом брифинге для прессы на следующий день он объяснял репортерам, что это не так.

Среди собравшихся журналистов был и Моурер, позже отдельно подошедший поздороваться с ним. Новый посол сказал знаменитому корреспонденту Chicago Daily News, что с интересом прочитал его книгу, но никак не прокомментировал запрещенность этой книги в Германии, а также тот факт, что он уже знал: нацисты требуют, чтобы Моурер покинул свой пост президента Ассоциации иностранной прессы.

В опубликованных несколько лет спустя мемуарах Лилиан Моурер описывала чувство солидарности, характерное для американских и британских корреспондентов, что собирались в первые месяцы правления Гитлера по вечерам в Берлине, в Die Taverne – дешевом итальянском ресторанчике возле Курфюрстенштрассе. «Нигде профессионалы не кооперируются так легко, как в среде иностранных корреспондентов, – писала она. – В эти первые ужасные дни они вдохновенно взялись за общую задачу – рассказать миру о случившемся. Всякая конкуренция отошла на задний план». Они сидели на деревянных скамейках за длинными столами, под низеньким потолком, и делились историями – там было и про ночные звонки или визиты евреев, католиков, социалистов и остальных, приносивших вести об арестах, избиениях и пытках. В одном случае, как вспоминал Эдгар, Моуреры говорили с недавно выпущенным евреем, который показал «избитую в мясо спину». Но, хотя большинство журналистов все больше слышали о происходящих зверствах, не все реагировали на это одинаково – и уж точно не все реагировали так, как Моуреры. Когда нацисты объявили бойкот еврейских магазинов, Лилиан взяла свой американский паспорт и «протолкалась мимо этих бандитов» к «Kaufhaus des Westens» – магазину промтоваров, которым владел еврей и в котором почти не было теперь посетителей, кроме нескольких других иностранцев. Эдгар нарочно зашел в то же время к доктору-еврею, чтобы снять с ноги гипс – последствия неудачного катания на лыжах. Врач во время визита был так напуган, что с трудом удалось его уговорить зайти в собственный кабинет.

Нацисты не скрывали своего гнева на Моурера с момента публикации его книги. Высокопоставленный чиновник в Министерстве иностранных дел настойчиво предлагал ему уйти с поста президента Ассоциации иностранной прессы. В ином случае, предупреждал он, правительство будет бойкотировать её. Моурер обратился к министру иностранных дел Константину фон Нейрату, оставшемуся от еще донацистского правительства и регулярно уверявшему иностранцев в добрых намерениях Германии, – но не преуспел. Ему книга Моурера так же не понравилась, как и его новым хозяевам. Моуреру совместно с Никербокером удалось организовать встречу с Геббельсом, который также отнесся к ним пренебрежительно. «Ну и о чем, по-вашему, нам есть смысл говорить?» – вот какими были первые слова министра пропаганды.

Не представляя, как спасти от бойкота Ассоциацию иностранной прессы, Моурер организовал общее собрание и предложил вариант: он действительно уходит с поста. Но большинство членов ассоциации проголосовали против этого, равно как и против того, «чтобы позволять социальному или персональному давлению препятствовать свободе критике и работе, основанной на подлинном материале». Месяц спустя присуждалась Пулитцеровская премия за репортажи 1932 г., которую в результате получил именно Моурер, «за лучшие репортажи из-за рубежа».

Геббельс бойкота не отменил, но внезапно стал мягче с Моурером и даже предложил ему как журналисту «некоторое содействие». Ему позволили вместе с другими корреспондентами посетить концентрационный лагерь в Зонненбурге, пытаясь показать, что политические заключенные содержатся в гуманных условиях. В те времена первые нацистские лагеря еще не были так известны своей чудовищностью, как потом – просто ходило некоторое количество слухов о жестоком обращении. Понимая, что им сейчас устроят показуху, Моурер и Никербокер придумали план: выяснить, как дела у одного из хорошо известных заключенных, Карла фон Осецки, редактора еженедельного пацифистского издания. Когда они спросили про него, Осецкого им привели, но полностью окруженного охраной. Никербокеру разрешили задавать вопросы, и он спросил, дают ли заключенному книги.

– Конечно, – ответил Осецкий, что явно удовлетворило охрану.

Никербокер спросил, что тому понравилось из прочитанного, и Осецкий ответил:

– Разное… книги по истории, пожалуй.

Моурер встрял и поинтересовался, какой исторический период кажется ему наиболее интересным:

– Древней, средневековой, новой? Что вы предпочитаете?

Осецкий примолк, быстро взглянул ему прямо в глаза и монотонным голосом ответил:

– Пришлите мне описание Средневековья в Европе.

Как позже вспоминал Моурер, оба американских журналиста прекрасно поняли намек. Они молча смотрели, как заключенного уводят «обратно в темные века Европы».

Лохнер из Associated Press также был среди тех журналистов, но пришел к несколько иным умозаключениям. Пообщавшись с заключенными, он сделал вывод, что некоторых из них «действительно сильно избивали в какой-то момент, но в последнее время это жестокое обращение прекратилось». Так он писал в письме к своей дочери Бетти, в котором говорил и про «миротворческую речь» Гитлера. Его, однако, смущало, что заключенным почти ничего не инкриминировалось и что их дальнейшая судьба была неясна. «Если всей целью нашего посещения Зонненбурга было показать, что заключенным не причиняют физического вреда, то этой цели достигли, – заключил он. – Но если нацисты думали, что мы после этого будем хорошо думать о Зонненбурге, то они полностью ошиблись».

Во время визита в лагерь сопровождающий нацистский офицер постарался продемонстрировать дружелюбие по отношению к приехавшим корреспондентам – и особенно выделил Моурера.

– Знаете, герр Моурер, мы в некий момент очень на вас рассердились, – сказал он, как бы намекая, что теперь это уже не актуально. – Мы даже подумывали