Читать книгу - "Бандитская любовь - Мелания Соболева"

всем пунктам. Ужасная мать? Может быть. Жена — давно нет. Дочь — пусть скажут спасибо, что жива. Любовница — хер с ним, их дело. Но вот только ни один из тех, кто меня судит, не был в моей шкуре. Не жил, не спал в страхе, не рожал в одиночестве, не смотрел в темноту, боясь, что в ней.

— Так тошно от меня? — процедила я, сквозь зубы, сдерживая дрожь, хотя слезы по-прежнему жгли щеки. — Так дай мне свалить подальше. Сам же не пускаешь. — голос мой стал тише, горечь в нем зашипела, как яд на раскаленной сковородке.

Я видела, как челюсть у него задергалась, как скулы встали, будто он грыз гвозди изнутри. Взгляд стал злой, темный, тяжелый, как бетон, вбитый мне в грудь. И прежде чем я успела отшатнуться, он резко, с тем животным рывком, за который его, наверное, боялись на зоне, поднялся, схватил меня за руку и дернул вверх. Я вскрикнула, не столько от боли, сколько от внезапности, встала, ударившись в него телом, впечатываясь в его грудь, а он зарычал, как зверь, не дав мне опомниться, схватил за бедра — грубо, будто хватался за жизнь — и одним движением усадил на стол. Я захрипела от испуга, ноги сами сомкнулись, одна рука, ослабшая, едва держала край полотенца, вторая судорожно схватила его за шею, потому что иначе бы упала, иначе бы рассыпалась на пол в мокрую тряпку. Он раздвинул мои ноги и встал между моих колен, не отводя взгляда, руки его все еще лежали на моих бедрах, горячие, крепкие, будто пытались впиться в мою кожу, чтобы оставить отпечатки. Его глаза смотрели на меня снизу вверх, с яростью, с дикой, неприкрытой злостью.

— Мне, на самом деле, много чего есть сказать, — хрипло проговорил он, и голос его царапнул мне по коже, как лезвие. Я уже готова была криком выдохнуть: «Говори!», но он меня перебил, глядя прямо в лицо, приближаясь так близко, что я почувствовала его дыхание.

— Но, бляха, не сейчас. — сказал он, и в этот момент что-то взорвалось внутри, взвилось вверх, как раскаленный пар изнутри чайника, и в следующую секунду его рот уже накрыл мой.

Он впился в мои губы, рука его поднялась, сжала мою челюсть, резко, с силой. Развернул мою голову под нужным углом, властно, без нежности, но не было в этом боли — только дикое, острое притяжение, как в последний раз. Я почувствовала, как его язык прорывается в мои губы, как будто ломая все преграды, все страхи, все «не надо», и я задохнулась — от жара, от желания, от его стона, что вырвался где-то между зубами, глухой, мужской, животный, будто он столько лет держал это в себе и вот сейчас — выдохнул. Его рука прижалась к моей щеке, пальцы чуть вжались в кожу, держал меня, как сокровище, которое хочет растерзать, но не может отпустить. Я чувствовала его грубые пальцы на своей коже, его дыхание, вкус, будто кровь и табак.

Я почувствовала, как его ладонь медленно соскальзывает с моего бедра вверх, будто с усилием вырывая себе путь сквозь запреты, которые я сама когда-то навесила замками, и прежде чем успела опомниться, пальцы рванули полотенце с такой злостью, с таким тихим, сдержанным рыком, будто это не ткань, а веревка на его горле, и только он решает, когда ее срезать — и в следующую секунду оно, беспомощное, предательски слетело, шурша и падая куда-то в темноту комнаты, оставив мою кожу голой и дрожащей. Его рука обвила мою талию, властно, прижал меня к себе так плотно, что кожа хрустнула от напряжения, грудь уперлась в его грудь, жесткую, обожженную жизнью, мышцы под ней жили своей войной, и между ног я чувствовала его, твердого.

Я была прижата к нему так, что между нами не осталось ни капли воздуха, ни миллиметра сомнений. Его вторая рука сжала мою шею, пальцы крепко легли под подбородок, подняли голову так, как ему нужно было — чтобы снова впиться в мои губы, зарычать мне в рот, выругаться сквозь поцелуй, потому что это не было про нежность. Он не останавливался — снова и снова целовал, кусал, давил. Я выгнулась к нему, не сопротивляясь, только дышала — неровно, жадно, будто от него зависело, останусь ли я в сознании.

Как же приятно было чувствовать его губы. Внутри все клокотало от боли, злости, обиды, но пальцы сами вцепились в его затылок, грубо, с силой, будто хотела вдавить его в себя, и в то же время — вырваться, оттолкнуть, дать пощечину. Я качнулась, прижалась бедром к его телу, чувствовала насколько он твердый. Он сжал мою талию до боли, как будто хотел оставить след, синяк, клеймо. Его рот спустился ниже, на шею, он вгрызался, сжимал зубами кожу, вдыхал запах. Я вскинула голову назад, запрокинулась, и вырвался стон, невольный, предательский, животный. Его рука вцепилась в мои волосы, и намоталась на кулак, дернул так, что шея выгнулась. Наши глаза встретились — и в его зрачках ничего, кроме тьмы. Голодный, яростный, с примесью той злобы, которая не гаснет с годами. Он дышал часто, тяжело, как будто сдерживал себя на последних остатках воли.

— Так сильно ненавижу тебя… — процедил он, сквозь зубы, сжав волосы крепче, опуская мою голову назад, словно ломал и в то же время удерживал. Его губы скользнули по моей челюсти. — И так же сильно хочу вытрахать тебя на этом гребаном столе.

Удар по сердцу. Ни пощечина, ни крик не прозвучали бы так громко, как эти слова.

Он снова впился в мои губы — резко, будто проглотить хотел, будто боялся, что исчезну, если не прижмет сильнее. Его зубы царапнули мою нижнюю губу, потом он прикусил ее — медленно, с нарастающим нажимом, оттягивая, играя. Я застонала в поцелуй, не в силах сдержать дрожь, все тело отозвалось мурашками, как будто ток прошел по коже.

Рука, сжавшая мои волосы, скользнула вниз — горячая, грубая — обвила мою шею, и пальцы легли под челюсть, сжались. Не до боли — но достаточно, чтобы дыхание сбилось. Я вжалась в его рот, язык его прорвался в меня, влажный, глубокий, жадный.

Я чувствовала, как вторая его рука опускается вниз, медленно, тягуче, между моих грудей, дразнясь, почти не касаясь, словно нарочно оттягивал момент. Он все еще не отпускал мою шею — сжимал слегка, удерживал, направлял. Я почти не дышала, и это только усиливало ощущение, будто меня