Читать книгу - "Традиции & Авангард. №3 (10) 2021 - Литературно-художественный журнал"

Задержи дыханье, глаза закрыв,

И бикфордов шнур запали.

И не станет света, лишь божья тьма.

И не будет боли, но лишь покой.

Это то, что сделаю я сама.

Это то, что хочется мне самой.

«сколько букв согласных в слове встреча…»

сколько букв согласных в слове встреча

сколько пальцев сомкнутых каждый вечер

о плохом ни слова не говоря

кто уйти не может тот будет рядом

как заноза как неделимый атом

о плохом ни слова не говоря

носит жизнью бьет о борта разлуки

о колено гнет и ломает руки

о плохом ни слова не говоря

воробьиный чёт и вороний нечет

туз кленовый под ноги беспечно мечет

о плохом ни слова не говоря

сдавшись милости октября

Алексей Рачунь

Родился в 1976 году в Кунгуре. Публиковался в журнале «Эмигрантская лира», газете «Литературная Россия», электронном СМИ Lenta.ru, городской и районной прессе. Лауреат юбилейного литературного конкурса имени В. Каверина в 2012 году за очерк «Зачем Соловки». Лауреат премии «ДИАС-2021» за рассказ «Случай в степи». Живет в Перми.

Дорога из Кумарина в Прёт

(рассказ)

1

Хмурой, нескончаемой пятницей уезжал я из Кумарина в Прёт. Не по делу и не просто так, а по какой-то непонятной тяге. Что-то меня влекло.

Сойдя с тощим рюкзаком с подножки маршрутки на привокзальной площади, я уже собрался было идти к билетной кассе, как обнаружил, что стою аккурат в псиной блевотине.

Закурил. Задумался. Сколько раз уже я в нее ступал?..

Пасть кассы выплюнула клочок бумаги, извещавший о том, что место мое в микроавтобусе – тринадцатое и что до отправления целый час. А ботинки уже начинали вонять давешними собачьими харчами. Мухи роились возле обуви, то припадая к брызгам, то, при шевелении ногами, разом отлетая от них. Выглядела эта пульсация как бесконечная череда микровзрывов. Зреть их было занятно, а обонять – нет. Купить воды для мытья башмаков и пива для омовения души – это показалось мне разумной мыслью. Тем более что других и не было. Потому и направился я к шеренге тоскливых облупившихся ларьков.

В одном из них работала моя бывшая одноклассница Люська Дичугина. Дичь.

Вымыв обувь и глотнув из банки пива, я сообщил ей, что, мол, поехал в Прёт, зачем, не знаю, и, может быть, оттуда ломанусь автостопом в Крым. Или в Мурманск. Дескать, север, юг, какая разница. Нигде жизни нет, но везде живут как-то.

– Живут? Не звезди! Где ты видел, чтобы кто-то жил. Это не жизнь, а житие какое-то, – сообщила, жуя жвачку, Люська.

– Твоя-то точно житие, – подколол я Люську.

– А то! А так ты молодец, конечно, че! Сваливаешь.

– Так уж какой раз, – отмахнулся я.

– Тогда не молодец, – согласилась Люська. – А я вот мужа своего вчера отмудохала. Упырь ибо. Всю кровь из меня высосал…

– Так ты брось его.

– Кого?

– Упыря своего.

Дичь взглянула на меня искоса.

– На хрена?

– Что на хрена? – настала моя очередь недоумевать.

– На хрена бросать?

– Ну, коли он упырь, брось его.

– Ой, а то другие не такие же! Еще хуже! Кругом одни упыри. Все только и делают, что кровь сосут. Мужья у жен, жены у мужей, дети у родителей, родители у детей… И даже незнакомые и малознакомые люди друг у друга. Вот ты сидишь тут, сосешь пиво, а я у тебя сосу кровь. Че ты ухмыляешься, слегонца, но подсасываю…

– Что еще умеешь подсасывать? – едва спросив, увернулся я от пущенного калькулятора.

– Дозвездишься, будешь физраствор из капельницы сосать, – беззлобно сообщила Люська.

– Это потом. А я у кого кровь пью? – меня стала занимать забавная Люськина теория.

– Ты-то? – Люська задумалась. – Не знаю. Ты же у нас один, перекати-поле, оторви да выбрось… Ну не пьешь, так будешь. Так жизнь устроена.

2

Объявили посадку. В микроавтобусе подбиралось общество: бородатый мужик с «Советским спортом», девка с испуганным лицом, две зло зыркающие шуршащие бабки, клочковатый, бомжеватый, нервный мужичонка, еще пассажиры.

Поехали. Я задумался. Глядя через запыленное заднее стекло с выведенной пальцем надписью «ьвобюл = ичах + ашаМ», я вдруг вспомнил прапорщика Зарембо, старшину нашей роты – заповедного баклана, крошившего башкой кирпичи. Он говорил нам, салагам-первогодкам:

– При стремительном наступлении, ушлепки, нужно чаще оглядываться назад, чтобы узнавать при отступлении местность.

Вот и сейчас я глядел на дорогу, разбитую и кривую, с захламленными обочинами, неряшливыми остановками, тощими кустами, толстыми блядями, и не мог ее узнать. Сотни, тысячи раз ездил я по ней из Кумарина в Прёт и обратно. Знаю каждую выбоину, каждый дорожный знак – и вот не узнаю! И со всякой дорогой у меня так – тянется она, тянется, несхожая, как беда, и неотступная, как тоска, а приглядись – будто и не ходил вовсе.

– Слушай, дай пивка глотнуть, а? – Клочковатый мужичок моляще на меня взирал. – Так болею, так накрывает. Дай, не в падлу?!

Я протянул ему едва початое пиво.

– Забирай!

Мне уже не очень-то и хотелось. А Клочковатый присосался жадно, аж защелкали, сжимаясь от вакуума, стенки пивной банки.

– А ты куда едешь? – подлечившийся Клочковатый заметно повеселел.

– В Прёт.

– И я в Прёт! А зачем?

– К брату, – зачем-то соврал я, никакого брата у меня не было.

– И я к брату, – не унимался Клочковатый. – У него пасека. Не простая, однако. И мед не простой. Братан – это хорошо! Это мы понимаем, это мы приветствуем…

Клочковатый глянул в опустевшую банку и вдруг пустил в нее длинную, от губы, слюну.

– Непростой медок-то, ох и непростой, – продолжил он так же вдруг, еще не оторвался от губы верхний край слюны. – Слышишь, собирают его не пчелы, а шмели его княжьи собирают.

Впереди кто-то хмыкнул.

– Зуб даю! – вполоборота, обращаясь ко всем сразу, сообщил Клочковатый. Затем он вынул из кармана носовой платок, запустил два пальца себе в рот, за щеку, пошевелил ими там и вдруг вынул зуб.

Обведя рукой с зубом пространство вокруг себя, обтерев зуб со всех сторон носовым платком, он споро вставил его обратно. Поглядел затем на намокший от зубной слюны платок, разложил его на колене, любовно расправил, погладил пальцами узор по кайме.

– Носогреечка! – с