Читать книгу - "Механизмы мозга - Дун"

— гипофиз, 11 — обонятельная область, 12 — зрительная область, 13 — осязательная область, 14 — двигательная область, 15 — префронтальная область, 16 — слуховая область, 17 — лицо, 18 — рука, 19 — туловище, 20 — нога, 21 — большой мозг, 22 — кожа и мышцы, 23 — зрение, 24 — речь, 25 — слух.

тела — сзади) к стволу примыкает сначала мозжечок— орган, который, как мы видели в гл. 4, участвует в стабилизации сложных движений тела, — а затем зрительные доли, где оканчиваются сотни тысяч или миллионы волокон, начинающихся в сетчатке каждого глаза. На переднем конце головного мозга всегда расположены две обонятельные луковицы, к которым подходят нервы от рецепторов носа. И всегда имеются большие полушария, отходящие от переднего конца мозга и разрастающиеся назад—иногда поверх некоторых структур мозгового ствола.

Нетрудно установить ряд корреляций между размерами частей мозга и биологическими особенностями животного. Сравните, например, мозжечок голубя с мозжечком ящерицы. Их относительные размеры совместимы с представлением, что сложные и высококоординированные движения тела при полете требуют соответственной сложности мозжечка, тогда как для обслуживания более простого способа передвижения ящерицы достаточно весьма малоразвитого органа. Точно так же большая величина зрительных долей у голубя и малые размеры его обонятельных долей, видимо, вполне соответствуют относительной роли зрения и обоняния у этой птицы. Крупные обонятельные доли у прыгунчиков (насекомоядные) согласуются с ведущей ролью обоняния в их поведении; в самом деле. у некоторых прыгунчиков такой длинный и подвижный нос, что они получили название слоновых прыгунчиков.

Если отбросить структурные различия, непосредственно связанные, по-видимому, с различиями в строении тела, то останется только одна крупная анатомическая особенность головного мозга, изменяющаяся от одной формы животных к другой, — полушария большого мозга. У лягушки полушария представляют обой небольшие вздутия (чуть больше других придатков мозгового ствола) и неуклонно увеличиваются по мере того, как мы переходим ко все более и более «умным» животным. Увеличиваясь от одного вида к другому, они разрастаются назад, окружая ствол мозга, и в конце концов — у обезьян и человека — образуют «плащ» из серого вещества (коры), который окутывает и скрывает большинство других отделов головного мозга. Очевидный вывод состоит в том, что именно функциям коры большого мозга человек обязан своим умственным превосходством над остальными животными. Напротив, в сравнительно мало изменяющемся стволе мозга должны были бы находиться центры управления процессами, которые поддерживают нашу жизнь, и формами поведения, общими для человека и животных, например эмоциями.

Прежде чем выяснять дальнейшие следствия, к которым ведет эта линия рассуждений, посмотрим, совместимы ли наши выводы с тем, что мы уже считаем известным о локализации функций в головном мозгу. Исходя из сравнительно-анатомических соображений, мы не должны были бы ожидать, что кора мозга существенна для сенсорных функций, для работы мышц и желез или для рефлексов, охраняющих жизнь и здоровье животного. Вполне логичным был бы скорее вывод о том, что кора не нужна ни для одной из этих функций, кроме, может быть, обоняния. По-видимому, полушария начинают развиваться в связи с обонятельным «входом» головного мозга; поэтому мы не удивились бы, если бы кора мозга оказалась необходимой для этой функции. Возможна, однако, и другая интерпретация: может быть, даже у примитивных животных большие полушария составляют лишь добавочный механизм для более тонкой обработки информации, связанной у них преимущественно с обонянием, так как выживание и благополучие этих животных зависит главным образом от эффективного использования обонятельных рецепторов.

В пользу того, что кора служит для более тонкой переработки информации, а не является обязательным участником сенсорных и моторных процессов, управляемых нервной системой, говорят анатомические данные иного рода. Эволюционный путь больших полушарий от простого переднего мозга лягушки до гигантской мозговой коры человека сопровождался также развитием новых связей коры со стволом мозга. Пучки нервных волокон направлялись из гипоталамуса, таламуса, ретикулярной формации и других центров ствола к ближайшим участкам окружающей коры. Это выглядит так, как будто каждая из важных областей ствола в конце концов получила свой собственный участок коры — для помощи в выполнении соответствующих функций. По существу, это может означать, что развитие коры большого мозга не ведет к возникновению какой-либо качественно новой способности, а только позволяет индивидууму осуществлять свои обычные функции более изощренно, точно и эффективно. Иными словами, повышаются его «умственные способности».

Но все ли физиологические данные согласуются с этой интерпретацией анатомических фактов? Часть их безусловно согласуется. То, что мы узнали из гл. 4 об автоматических процессах, соответствует такому представлению. Примеры, которые мы рассматривали, не случайно касались функций, регулируемых гипоталамусом или другими отделами ствола мозга; насколько известно, ни один из физиологических процессов, существенно важных для поддержания жизни, не контролируется корой. Животное может жить в течение многих недель после полного удаления коры большого мозга. Кошка после такой операции отдергивает лапу от колющего предмета, глотает молоко и отвергает кислоту, введенную ей в рог; она может стоять и ходить, мяукать, а иногда даже мурлыкать. Но эти реакции кажутся ио существу бессознательными. По-видимому, у нее нет никаких «мыслей», и она действует как автомат.

Все это отлично согласуется с нашим выводом, основанным на сравнительной анатомии. Однако мы знаем ряд других фактов, которые на первый взгляд противоречат представлению о коре как об органе, служащем только для сложных и специализированны реакций Как быть с точной корковой локализациям зрительных и других сенсорных процессов, в которой мы ранее (гл. 2) усмотрели столь утешительную аналогию со схемами, применяемыми в электронных вычислительных машинах? И с таким же упорядоченным расположением в коре отправных пунктов электрических сигналов, управляющих мышцами? Предназначены ли эти кортикальные механизмы только для более совершенного осуществления вне-кортикальных функций? Могли бы мы видеть, чувствовать боль и управлять мышцами, если бы кору нашего мозга пришлось удалить?

В отношении человека ответ на такие вопросы можно получить лишь путем сопоставления много-численных клинических наблюдений на больных с той или иной формой повреждения мозга. Эти наблюдения, по-видимому, не противоречат нашим выводам, основанным на данных сравнительной анатомии, пока дело идет о двигательном контроле и о простых сенсорных функциях. Удаление прецентральной извилины (двигательная зона коры — см. изображение «гомункулюса» на рис. 7) приводит к постоянному параличу противоположной стороны тела, но только в отношении тонких или сложных двигательных актов. Грубые движения не нарушаются, и даже сравнительно тонкие, но несложные движения лица и рта бывают лишь незначительно расстроены после удаления лицевой моторной области коры. Так же в общем обстоит дело и при удалении постцентральной извилины (сенсорная зона — см. рис.