Читать книгу - "Власть. Новый социальный анализ - Бертран Рассел"

можно назвать плотностью власти, то есть степень контроля организациями своих собственных членов. В силу властолюбия, которое стоит ожидать от тех, кто приобретает управляющие посты, каждая организация в отсутствие противоборствующей силы будет стремиться расти и в размере, и в плотности власти. И та, и другая форма роста может остановиться по внутренним причинам; например, в международный шахматный клуб могут входить все опытные шахматисты высокой квалификации, но вряд ли такой клуб захочет контролировать какую-либо деятельность своих членов, кроме связанной с шахматами. При наличии энергичного председателя он может попытаться повысить «популярность шахмат» среди людей, но это маловероятно, если председатель сам хороший шахматист; а если такое и правда случится, клуб может развалиться из-за ухода лучших игроков. Однако такие случаи являются исключением; там, где цель организации имеет общий характер – например, богатство или политическое господство, – рост размера останавливается только давлением других организаций или же тем, что данная организация становится всемирной; тогда как рост плотности останавливается только там, где препятствующим фактором оказывается сильная любовь к личной независимости.

Наиболее очевидный пример этого – государство. Каждое достаточно сильное государство стремится к внешним завоеваниям; мнимые примеры противоположного толка возникают только тогда, когда государство из опыта знает о том, что оно не настолько сильно, как кажется, или же в силу неопытности верит в то, что оно слабее, чем на самом деле. Общее же правило состоит в том, что государство завоевывает то, что может, и останавливается только тогда, когда достигает границы, на которой какое-то другое государство или государства оказывают давление, по силе не уступающее его собственному. Великобритания не смогла захватить Афганистан, поскольку там Россия столь же сильна, что и Британия; Наполеон продал Луизиану США, поскольку не мог ее защищать; и т. д. Если говорить о внутренних силах, всякое государство стремится стать всемирным. Однако власть определенного государства в той или иной мере всегда носит географический характер: она обычно проистекает из центра и уменьшается по мере удаления от такого центра. Следовательно, на большем или меньшем удалении от центра его власть вступает в равновесие с властью какого-то другого государства, и именно там будут пролегать границы, если только в них не вмешивается сила традиции.

Сказанное нами слишком абстрактно, чтобы быть истинным безо всяких уточнений. Небольшие государства существуют не благодаря своей силе, но благодаря ревности крупных; например, Бельгия существует потому, что ее существование выгодно Англии и Франции. У Португалии есть большие колонии, потому что великие державы не могут договориться, как их поделить. Поскольку война – дело серьезное, государство может значительное время удерживать определенную территорию, которую оно бы потеряло, если бы ее решило захватить какое-то сильное государство. Однако такие рассуждения не отменяют нашего общего принципа; они лишь указывают на силы трения, которые сдерживают действие грубой власти.

Можно утверждать, что США – исключение из принципа, согласно которому государство завоевывает то, что может завоевать. Очевидно, что завоевание Мексики, да и по сути всей Латинской Америки, не представляло бы для США серьезных затруднений, если бы они решились на осуществление этой цели. Однако обычные мотивы политического завоевания в этом случае тормозятся различными противодействующими силами. До Гражданской войны южные штаты отличались империалистическими устремлениями, нашедшими выражение в Мексиканской войне, которая привела к присоединению огромной территории. После Гражданской войны заселение и экономическое развитие Запада стало задачей, достаточной для поглощения энергии даже самой энергичной из наций. Как только это дело было доведено до некоторого завершения, испано-американская война 1898 года дала выход для нового импульса империализма. Однако присоединение территории представляет определенные сложности с точки зрения американской Конституции – оно предполагает включение новых избирателей, которые могут считаться нежелательными, а также оно, что еще важнее, расширяет сферу внутренней свободной торговли, а потому вредит важным экономическим интересам. Поэтому доктрина Монро, на практике включающая в себя протекторат над Латинской Америкой, удовлетворяет господствующие интересы в большей степени, чем аннексия. Если бы политическое завоевание было экономически выгодным, оно бы, несомненно, состоялось.

Сосредоточение власти в политической сфере всегда было целью правителей и не всегда встречало сопротивления со стороны подвластных. Номинально оно достигло в больших империях античности более высокой степени, чем даже в наиболее выраженных диктатурах современности, однако на практике оно ограничивалось техническими возможностями. Самой острой проблемой для древних монархов была мобильность. В Египте и Месопотамии мобильности способствовали большие реки; тогда как правление персов зависело от дорог. Геродот описывает большую царскую дорогу от Сард до Сус протяженностью около 1500 миль, по которой в мирное время перемещались посланники царя, а в военное – его армии:

С этим путем в Сусы дело обстоит ведь так. На всем его протяжении есть царские стоянки и отличные постоялые дворы, и весь путь проходит по населенной и безопасной стране […]. Из Фригии путь ведет непосредственно к реке Галису, где есть [горный] проход, через [ворота] которого необходимо пройти для переправы через реку. У [ворот] прохода находится сторожевое укрепление с сильной охраной… Границу Киликии и Армении образует судоходная река по имени Евфрат. В Армении находится 15 стоянок с заезжими домами и сторожевым укреплением на протяжении 56 1/2 парасангов. […] По этой стране протекают четыре судоходных реки. Через все эти реки надо переправляться на судах […]. Всех этих стоянок от Сард до Сус 111 и столько же постоялых дворов […] Если считать на каждый день по 150 стадий [скорость движения армии], то на весь путь придется как раз 90 дней[32].

Такая дорога, хотя она и определяла саму возможность обширной империи, не позволяла царю осуществлять сколько-нибудь детальный контроль над сатрапами далеких провинций. Посланник на коне мог нести новости из Сард в Сусы месяц, тогда как армии на преодоление того же пути требовалось три месяца. Когда ионийцы подняли бунт против Персии, у них было несколько месяцев, прежде чем им пришлось иметь дело с войсками, которых на тот момент в Малой Азии не было. Все древние империи страдали от восстаний, которые часто поднимали правители провинций; и даже если открытого восстания не происходило, местная автономия была практически неизбежной, если не считать случаев недавнего завоевания, и со временем она могла легко превратиться в полную независимость. Ни одно большое государство античности не управлялось из центра в той же степени, к какой мы привыкли сегодня; и главная причина заключалась в отсутствии быстрых средств связи.

Римская империя при посредничестве македонцев выучила у персов то, как укрепить центральное правительство за счет дорог. Императорские посланники передвигались со средней скоростью десять миль в час, денно и нощно, по Западной и Южной Европе, Северной Африке и Западной Азии. Но в каждой провинции императорская стоянка управлялась военным командиром, который, соответственно, мог перемещать свои армии так, что об этом не всегда знали те, кто находился вне направления марша. Быстрота