Читать книгу - "Тайны гениев. Три книги в одной - Михаил Семенович Казиник"

Если каждый день в течение 10 месяцев, не выпив бокал пива, откладывать его стоимость, то на эти деньги можно отправиться в двухнедельное путешествие на какой-нибудь остров в Средиземном море. Можно взять с собой своего друга или подругу.

Сэкономленных на пиве денег хватит на два билета на самолет (до Крита и обратно), гостиницу (номер на двоих со всеми удобствами), прекрасное питание, путешествия по всему острову.

Да, забыл сказать, что в гостинице обязательно есть бассейн для тех, кто любит подсвеченную пресную воду, бесплатные шезлонги и наличие рядом бара с прохладительными напитками и мороженым.

Выбирайте!!!

Бокал крепкого пива каждый день или поездка в колыбель европейской цивилизации!

Минойская культура, древний Кноссос – лабиринт Минотавра. Отсюда взлетел Икар.

Остров Крит, возможно, одно из самых красивых мест на нашей планете.

И все это – вместо одного бокала крепкого пива в день.

Кем нужно быть, чтобы даже в течение одной секунды сомневаться в выборе? Только человеком с тяжелейшей алкогольной наследственностью.

В России же крепкое пиво стоит меньше, чем сок, его можно купить в любое время дня и ночи, несчетно количество торговых точек, продающих алкоголь 24 часа в сутки.

Тринадцатилетняя девочка, пьющая крепкое пиво, – это последнее нападение на генный фонд русского народа.

Народ, переживший столетний ГУЛАГ, потерявший в течение четырех поколений своих лучших представителей, вступил в третье тысячелетие с крепленым пивом на знамени.

И это – во имя группки людей, получающих миллиардные прибыли. Остатки народа, выдержавшие геноцид коммунистов, геноцид фашистов, погибнут в угоду пивной мафии.

Помню, в конце 70-х годов партия и правительство приняли решение повысить цены на спиртное. Резко взлетели цены на коньяк, на высококачественные вина.

Но цены на низкопробные, медленно убивающие плодово-ягодные вина, которые, собственно, и пил советский народ, остались практически без изменений. Эти страшные вина народ ласково называл «чернилами». Должен сказать, что «чернила» были, пожалуй, великолепным добавлением к системе ГУЛАГа.

Ибо коммунистическая идея могла существовать только при условии тотального страха или тотального потребления спиртного. (Лучше – того и другого вместе.)

Я тогда написал стихотворение, которое могло быть высоко оценено коммунистами (15–20 лет лагерей). Помню, даже ухитрился раза два прочитать его со сцены.

Я и сегодня удивляюсь тому, что все обошлось. Хотя, мне кажется, стихотворение было пронизано такой болью за страну, что даже гэбисты не могли не согласиться с ним.

Никогда бы не подумал, что оно может быть актуальным через 25 лет.

Для того чтобы при чтении моего стиха у нынешней молодежи не осталось темных пятен, напомню об одном жутком событии 70-х годов. Мир тогда ужаснулся тому, что происходило в стране под названием Камбоджа (Кампучия).

Тамошние коммунисты, начитавшись ленинских работ, решили последовать главной идее вождя мирового пролетариата, заключающейся в том, что во имя священной цели – построения коммунизма – можно и нужно идти на любые жертвы.

Вот и решили камбоджийские коммунисты (красные кхмеры) не рассусоливать с уничтожением собственного народа на десятилетия, как Ленин и Сталин, а сделать это в рекордно короткие сроки. В эти рекордные сроки им удалось уничтожить почти треть собственного населения (два миллиона человек).

А поскольку экономики коммунистических стран нигде и никогда не справляются с обязанностью «обеспечить постоянно растущие потребности» (цитата из программы КПСС) своих народов, то не хватило у бедных камбоджийских коммунистов патронов.

Но, как говорил один из вождей Коммунистической партии Советского Союза Л.И. Брежнев, «советский народ знает – там, где партия, там победа».

Камбоджийская партия тоже нашла победный выход. Людей стали закапывать в землю живьем.

А теперь – стихотворение, которое называется «Геноцид».

У этих вин других названий нет —

Любые – геноцид. И только он.

Трагедия Камбоджи канет в Лету —

Мотыгою людей убит мильон.

Другой мильон живыми закопали.

А третий… Впрочем, хватит слезы лить,

Сыграю лучше Баха на рояле,

Чтоб, веруя в Гармонию, забыть

Камбоджу словно сон… Да было ль, право?

Но посмотри вокруг… О, нервы, в жгут!

И на Россию найдена управа,

Что ласково «чернилами» зовут.

Забыт Омар Хайям – не по карману

Букеты тонкие, пьянящие, как стих,

А на «чернила» цены без обману —

О, рубль семьдесят!.. Еще мильон утих…

Правители! Безбожники!!

Ведь кресла

и пледы теплые у батарей вас ждут.

Давно пусты мозги, сердца и… чресла —

Для вас зачать – и то огромный труд!

А впрочем, что со мной – такие темы

Впервые на бумагу занесло.

Давно рисунки превратились в схемы,

И Пушкино – не Царское Село.

…Устал, отстал, задумался – не время —

Уже не время, поздно, слиплось все.

Не будет искры – затерялся кремень.

В зачатии отраву занесет

В мильон прекрасных тел…

Душой – кастраты,

Но не кастраты телом…

Бог! Ты где?

Стране нужны поэты,

не солдаты!!!

…Но некому помочь такой беде…

Сегодняшний вариант стиха о «пивных» девочках звучал бы, наверное, еще страшнее.

Но главное из того, о чем хочу сказать, – впереди.

Речь многочисленных ныне «пивных» (а в прежние времена просто) девочек за годы моего отсутствия резко изменилась.

Эти тоненькие, находящиеся в романтическом возрасте девочки, идя по улице, говорят таким языком, каким в мое время пользовались строители, которым на ногу упала железная балка.

Но даже строители моего времени, как только боль проходила и стресс отступал, использовали меньшее количество нецензурных слов в единицу времени, чем эти «воздушные» девочки.

Каждый раз, когда я слышу их речь, то вглядываюсь в лица говорящих, пытаясь увидать следы порока. И каждый раз испытываю потрясение.

Ибо во многих лицах я вижу так хорошо знакомые мне по картинам русских художников-портретистов XVIII–XIX веков черты. Черты утонченные, часто с явными признаками дворянства. Внешне это по-прежнему Наташи Ростовы, тургеневские героини, Татьяны Ларины.

Те, что вдохновляли русских поэтов и художников.

Часто я вижу лица, красотой и светом напоминавшие мне лица дочерей последнего российского императора.

Это невероятное, мистическое, нелепое, сюрреалистическое несоответствие между утонченным обликом этих девочек и пивными бутылками в их руках. Из горлышек этих бутылок они пили, двигаясь по пути к своим неведомым мне целям.

Между архитектурой той части города, по которой они передвигались, и уровнем их речи, речи героев пригородных зловонных трущоб конца XVIII века, где жили дети нищих,