Читать книгу - "Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин"

Не все ль равно! кувшин пленяет красотой!

Исчезнет аромат, сосуд же вечно с нами.

Это четверостишие Готье, пожалуй, наисовершеннейшее выражение идеализма Платона.

Но Гумилёв ценил Готье не только за духовность, но и за жизненность, за безудержность раблезианского веселья, радость мысли, заразительную могучесть и художественное бесстрашие.

Он последний верил, что литература есть целый мир, управляемый законами, равноценными законам жизни, и он чувствовал себя гражданином этого мира. Он не подразделял его на высшие и низшие касты, на враждебные друг другу течения. Он уверенной рукой отовсюду брал, что ему было надо, и все становилось чистым золотом в этой руке. Классик по темпераменту, романтик по устремлениям, он дал нам незабываемые сцены в духе поэзии «Озерной школы», гётевского склада размышления о жизни и смерти, меланхолические шаловливые картинки XVIII века.

Жерар де Нерваль

Безумный, он познал безумья высоту…

Жерар де Нерваль

Я безутешен, вдов, на мне печать скорбей,

Я аквитанский принц, чья башня – прах

               под терном,

Моя звезда мертва, над лютнею моей

Знак Меланхолии пылает солнцем черным.

Жерар де Нерваль

Лицеистский однокашник Теофиля Готье Лабрюни, известный под псевдонимом Фриц и вошедший в историю французской литературы как Жерар де Нерваль, хотя не относится к поколению прóклятых, в полной мере испил их горькую чашу: сиротство (преждевременная смерть матери, безотцовщина при живом отце, колесившем со своим госпиталем по Европе с наполеоновским войском), крушение юношеских надежд, развал богемного содружества «бузенго», служившего отдушиной в «гнилом болоте», истощивший нервную систему изнурительный труд литературного поденщика, бездомность и безденежье, трагическая любовь и смерть любимой, оставившая в тоскующей душе глубокую, незаживающую рану, постоянное ощущение злого рока, не отпускающего ни на минуту, усиливающийся душевный недуг – все это с какой-то тупой неизбежностью вело пасынка судьбы к трагической развязке. В «Обездоленном», одном из проникновеннейших сонетов, сам поэт, расскажет обо всем этом с пронзительной грустью.

Мне кажется, что отрастивший себе волосы Иисуса поэт ощущал себя человеком подобной судьбы[13], свидетельством чего является замечательное стихотворение из сборника «Химеры»:

Христос на масличной горе

Бог умер! Высь пуста…

Рыдайте, дети! Вы осиротели.

Жан-Поль

I

Когда затосковал Господь и, как поэт,

К деревьям вековым воздел худые руки,

Казалось – заодно и недруги, и други,

И ни одна душа не дрогнула в ответ,

А те немногие, кому хранить завет,

Кто предвкушал уже грядущие заслуги,

Во сне предательском лежали, как в недуге

И обернулся он и крикнул: «Бога нет!»

Все спали. «Истина, которой вы не ждали?

Коснулся неба я, достиг заветной дали

И навзничь падаю, сраженный наповал.

О бездна, бездна там! Обещанное – ложно!

Отвержен жертвенник и жертва безнадежна…

Нет Бога! Нет его». Но сон торжествовал.

II

Стенал он: «Все мертво! Измерил я впервые

Те млечные пути неведомо куда;

Как жизнь, я проникал в пучины мировые,

Где стыл за мной песок и пенилась вода.

Везде лишь соль пустынь да волны клонят выи

И в гибельную мглу уходят без следа,

Несет дыханье тьмы светила кочевые,

Но дух не обитал нигде и никогда.

Я ждал, что Божий взор навстречу прояснится,

Но встретила меня лишь мертвая глазница,

Где набухала ночь, бездонна и темна, —

Воронка хаоса, зловещие ворота,

За смутной радугой спираль водоворота,

В который втянуты Миры и Времена!»

III

«Неумолимый Рок, бесстрастный сборщик дани,

Страж неизбежности в пылу слепой игры!

От поступи твоей бледнеет мирозданье

И втаптываешь в лед ты звездные костры.

Что безотчетнее тебя и первозданней!

Что слитки солнц тебе! Пустячней мишуры…

Но занесешь ли ты бессмертное дыханье

Из обреченного в рожденные миры?..

Отец мой, жив ли ты в отчаявшемся сыне?

Восторжествуешь ли над смертью, чтобы жить?

И ангел тьмы тебя не сможет сокрушить?

Готов ты выстоять и выстоишь ли ныне?

Мой жребий падает, и тяжек его гнет —

Ведь если я умру, то все тогда умрет!»

IV

Все обреченнее, все глуше и слабее

Звучала исповедь отверженной души.

И смолк он и к тому взмолился, кто в тиши

Единственный не спал под небом Иудеи.

«Иуда! – крикнул он, собою не владея. —

Ты знаешь цену мне и знают торгаши,

Так не раздумывай и дело пореши,

Ведь наделен же ты решимостью злодея!»

Но брел Иуда прочь, пока хватило сил,

В душе досадуя, что мало запросил,

То с угрызеньями борясь, то с опасеньем.

И лишь один Пилат к молениям в саду

Проникся жалостью и, бросив на ходу:

«Связать безумного!» – вернулся к донесеньям.

В литературном наследии Жерара де Нерваля, как и Теофиля Готье, лирика занимает скромное место – он больше известен как переводчик, очеркист, драматург. За перевод девятнадцатилетним поэтом первой части «Фауста» он удостоился похвалы самого автора (вторая часть переведена лишь в 1840 году). Нерваль познакомил французскую публику со многими немецкими писателями – Шиллером, Уландом, Кёрнером, Бюргером, Гейне, Гофманом, Жаном Полем…

Нерваль пробовал силы и в драматургии: хотя его пьесы при жизни не увидели сцены, он стал соавтором нескольких постановок А. Дюма и театральным критиком.

Ранние поэтические опыты Нерваля подражательны и риторичны, однако с начала тридцатых годов он публикует в периодике зрелые стихи, и среди них настоящий шедевр – «Фантазию».

Фантазия

Есть песня, за которую отдам

Всего Россини, Вебера и Гайдна,

Так дороги мне скорбь ее, и тайна,

И чары, неподвластные годам.

Душа на два столетья молодеет,