Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

пошел искать полк, куда меня послали за материалом для газеты. Прошел километров 15 лишних, в Гарболове свернул не на ту дорогу. В одном месте по минному полю прошагал (не зная, конечно, что оно минировано) и вышел к ИПТАПу. Там удивились, хотели задержать даже.

8.6.42. 22:00. Вчера днем пришел к Димке Федорову. Весь день провели вместе. Сколько воспоминаний о школьных днях, о днях последующих! Вернулся в редакцию пешком. У заставы на КПП меня задержали. Валентина Петровна не там поставила шифр на командировочном удостоверении. В Токсово шел под конвоем автоматчика. В редакции конвоир убедился, что я есть я. В редакции – смех и шутки по поводу такого моего приключения… Шел через пустые, покинутые деревни. Многие дома уцелели – но нигде ни души.

9.6.42. Получил письмо от Бори Семенова. О водочке тоскует. Вспомнил ст. Горелово, дер. Константиновку, где мы с мамой, Галькой, тетей Верой, Толей и Таней жили на даче летом 1925 года. Песчаный карьер. На станции – навес из гофрированного железа, кое-где пробитый пулями (говорили – следы боев 1918–1919 гг.). Озеро на месте другого выработанного карьера, куда мы ходили купаться. В ручье у станции водилась рыба – гольцы. Желудевый кофе с молоком. Веранда, два плетеных кресла; одно – со сломанной ножкой. Да, в озере водились караси, но мелкие. Мы их ловили и кошке отдавали. Очень много было цветов – кошачьих лапок, в особенности на откосах насыпи. Еще была речка без названия, мы в ней часто купались. Вода в ней была мутная, она текла мимо красносельской бумажной фабрики. Девочка Шурочка, которая нравилась Тольке. К Тане иногда приезжала Наташа Полевая. Раз мы с Толькой нашли на шоссе пачку папирос «Каприз» – курили их на чердаке. В лесу росло много ольхи. Из нее мы делали палки, вырезали кору кругами – чтоб красивее палки были.

13.6.42. Погода мерзкая. Вчера, возвращаясь из школы мл. лейтенантов, попал в болото. Теперь знобит. Сижу в шинели. Вспоминаю, как мы смывались из школы и шли на взморье – через Смоленское кладбище. Через дыру в заборе мы выходили на берег Черной речки (Смоленки) и шли по берегу. Там всегда сидели ребята и ловили миног – их много водилось у полусгнивших свай. Там, где речка впадала в залив, разбиваясь на много рукавчиков, там мы купались. Но много там было пиявок.

Воспоминания о детстве – постоянный мотив шефнеровского дневника. Спасительная отдушина. Они возникали как бы сами собой из крошева фронтовой обыденщины – и быстро исчезали. Война не отпускала ни на час, не обещала хотя бы крохотной передышки. Война продолжалась уже год, и конца ей не было видно.

22 июня Шефнер записал: «Год войны… Вчера весь день писал стихи для сегодняшнего номера. Сегодня – пошли… Стирал на речке свое белье». 29 июня: «Вчера получил зарплату за два месяца. Послал телеграфным переводом Гале – 1000 р., тете Вере – 400… Жара. Зенитки бьют вовсю где-то рядом».

Десять дней Шефнер не делал записей. Потом они возобновились.

8.7.42. Три дня провел в Питере. Грустно. Получил письмо от Кости Зимкина. Милый Костя. Ответил сразу же ему. От Гали недавно письмо. Она едет из Красноярска на север. Тетя Вера собирается эвакуироваться, но вряд ли серьезно.

9.7.42. Написал стихотворение «В твоей комнате». В газете оно не пойдет. Написал письма Толе, Косте Зимкину, тете Вере, Боре Семенову. Письмо от Гали из Енисейска. Адреса не сообщает, т. е. едет дальше. В Ленинграде после падения Севастополя настроение стало тревожнее. Ожидается штурм Ленинграда. Прибавили хлеба. Теперь получаю 700 грамм. И крупы прибавили. Дела все-таки идут на лад!

31.7.42. С 18-го по 23-е был в части на передовой. Болота, лес, поля, покрытые розовыми цветами на высоких стеблях, в лесу проложены мостки из бревнышек. В той роте, где я был, недавно убили двух лосей, а третий сам подорвался на мине… Был два дня в Ленинграде, вчера вернулся. Димка Федоров демобилизован. Был у него на Старо-Невском. Слушал пластинки Вертинского и пил одеколон. В Питере пусто и холодно. Идет эвакуация с двух вокзалов – с Финляндского и с Московского… Письма, посланные мною Косте Зимкину, вернулись. На них надписи «Госпиталь» и «Вручить невозможно». Ранен? Или убит? Не дай того Бог!

2.8.42. Дежурю. Второй час ночи. С нашего крыльца видны факелы (ракеты с парашютиком) – где-то над передним краем. Со стороны Ленинграда слышна работа артиллерии. Обычная ночь… Игры детей в 1942 году. На берегу Токсовского озера ребятишки играют в покойников. Девчонка и мальчишка тащат мальчишку. «Ты не барахтайся, а то тяжело! Покойник легким должен быть!» А в старых книгах всегда говорится, что покойник был тяжелее живого, – но это о довоенных покойниках, доблокадных…

5.8.42. Прошлую ночь дежурил. Погода была осенняя, всю ночь – дождь. Но сегодня потеплело. Открытка от Гали. Пишет, что работа тяжелая, но физически чувствует себя неплохо. Она еще в Игарке.

Сальск, по-видимому, сдан. Вместо него в сводке – Белая Глина. Когда-то я боялся больше всего темноты. Теперь больше всего боюсь голода. За эту зиму я узнал, что это такое. Сегодня в редакцию зашла кошка! Обыкновенная киска, давно я не видал этих зверей! Всех их съели. Как эта уцелела?!

В этом году много рябины, но она еще не покраснела.

15.8.42. 6.8.42 через Ленинград ездил в N-скую дивизию. 12.8.42 вернулся из командировки опять через Ленинград. Назад ехал с Кушелевки. Финл. вокзал был закрыт. Обстрел. Подъезжая к вокзалу, видел, как снаряд ударил в дом. В нашем вагоне выбило два стекла… В Л-де все по-прежнему. Новых разрушений немного. Вчера ночью шел по городу. Тьма, тишина, пустота. Обстрела не было.

IV

Делая следующую запись, Шефнер вряд ли предполагал, что она станет пророческой…

19.8.42. Впервые за войну я, кажется, влюбился. Зовут ее – Катя Григорьева.

22.8.42. Был дежурным по редакции, а в газету вкралась опечатка. Влепили выговор.

22.8.42. Вчера уехала Катя в Ленинград. Провожал ее до станции. Какая милая она девушка! Все эти дни встречался с Катей. Сидели на сене и разговаривали как друзья. Помогал занозу из пальца вытаскивать, а потом торчал на огороде, где она картошку копала. Это вчера.

Далее в дневнике большой временной пробел – до середины октября. Почему? Может быть, записи за эти полтора месяца не сохранились? Но как только Шефнер вновь обратился к дневнику, все его мысли – о Кате Григорьевой. Остальное как