Читать книгу - "Дневник. Том I. 1825–1855 гг. - Александр Васильевич Никитенко"

Говорили мы с ним также и о литературе нашей, то есть оплакивали ее ничтожество. Он просил меня поддерживать своими статьями «Литературную газету», в которой видит наследие благородного барона Дельвига. Мы расстались, кажется, друзьями. Он просил меня посещать его по средам вечером и, между прочим, обратить в институте внимание на племянницу Жуковского, Воейкову, и на графиню Соллогуб.

16 февраля 1831 года

Был в театре на представлении комедии Грибоедова «Горе от ума». Некто остро и справедливо заметил, что в этой пьесе осталось одно только горе: столь искажена она роковым ножом бенкендорфской литературной управы.

Игра артистов также нехороша. Многие, не исключая и В. А. Каратыгина-большого, вовсе не понимают характеров и положений, созданных остроумным и гениальным Грибоедовым.

Эту пьесу играют каждую неделю. Театральная дирекция, говорят, выручает от нее кучу денег. Все места всегда бывают заняты, и уже в два часа накануне представления нельзя достать билета ни в ложи, ни в кресла.

25 февраля 1831 года

На днях я с удовольствием прочитал роман знаменитого Бенжамена Констана «Адольф». В нем разобраны сплетения человеческого сердца и изображен человек нынешнего века, с его эгоистическими чувствами, приправленными гордостью и слабостью, высокими душевными порывами и ничтожными поступками. Байрон сказал в «Дон-Жуане»: для мужчины любовь есть эпизод, для женщины — история. В «Адольфе» эта идея развита со всеми ее тончайшими оттенками.

«Адольфа» перевел князь Вяземский: цензура затруднялась пропустить этот роман, потому что он — сочинение Бенжамена Констана! Сколько труда стоило мне доказать председателю цензурного комитета, человеку, впрочем, образованному, что одно имя автора еще не есть статья, оскорбляющая правительство или грозящая России революцией. Вот под влиянием каких понятий должны мы совершенствоваться сами и совершенствовать молодое поколение.

28 февраля 1831 года

Обедал и вечер провел у Поленова. Здесь встретил я девицу Поганато, недавно выпущенную из Смольного монастыря. Она гречанка, и это доказывают вполне греческие формы ее лица, бледного, умного, очень выразительного, украшенного черными, как вороново крыло, волосами и озаренного лучезарным блеском таких же глаз. Она бедная сирота. Ее принял к себе в дом священник иностранной коллегии. Бедная девушка! Как тяжело, должно быть, ее положение: с таким образованием, и состоять в рабстве у самых мелких житейских нужд. Женщина, еще дитя, без покровителя, без помощи, она возбуждает невольное участие.

6 марта 1831 года

Читаю курс литературы Лагарпа. Какой он раб Аристотеля! Аристотель, Баттё, Блер, Лагарп — все эти господа рассуждают о литературе как о каком-то ремесле. Вот так и изготовляются сочинения: трагедии, комедия, речи и проч., как башмаки, платья, мебель. Они не смотрят на словесное произведение как на проявление духа человеческого, стремящегося ко всестороннему развитию в истинном, благом и изящном. Правило: подражай природе, относится к самой низкой стороне искусства и заключает в себе лишь малейшую часть его. Это то, что мы читаем в пиитиках и риториках в статье о правдоподобии. Другими словами сказать: пиши для человека по-человечески. Но без идеалов нет изящных искусств. А если бы они и были без них, то не много оказали бы услуг человеку. Нашему веку предоставлена честь возвратить поэзии права ее, то есть показать, что она есть жизнь, и лучшая жизнь человеческого сердца, и что ее назначение не суетная забава праздных людей, но пробуждение в человеке всего божественного, положительное, прямое развитие всего благородного в его духе.

Читал «Последний день приговоренного к смерти» Гюго. Этого сочинения нельзя читать без содрогания, особенно главу, где несчастный прощается с малюткой дочерью. Справедливо ли упрекают нынешних романистов за то, что они выбирают сюжеты столь мрачные? Мне кажется — нет, приняв в соображение воодушевляющую их идею. Эти писатели заслуживают, напротив, благодарности. В самых мрачных глубинах сердца человеческого, среди тяжкого напряжения страстей они отыскивают искры нравственной красоты и спасают от отчаяния душу человеческую, которая без сего ужаснулась бы самой себя при виде некоторых пороков и злодеяний. Это-то и есть поэтическая сторона произведений, в которых играют роль убийцы и всякого рода злодеи и преступники. В этих произведениях, кроме того, обращается внимание читателя на причины кровавых событий, где человек является так низко падшим. Они указывают в сердце злополучного светлую точку, которая была зерном добрых наклонностей, но в заключение подернулась, как тиною, томлениями нищеты, ранними незаслуженными страданиями, презрением, которым свет многих обременяет при первом появлении их на сцену жизни. Но для чего это? — спросят. Для того, чтобы содрогнулись притеснители и пробудились угнетенные.

16 марта 1831 года

Обедал вчера у отставного директора морского департамента, г-на С. На этот раз и здесь царствовала убийственная скука, которая большею частью всегда царствует в так называемых «хороших обществах». Я пришел к г-ну С. в три часа. Об обеде еще и не думали. Екатерина Лукьяновна была уже в гостиной. Она встретила меня с восторгом. Из уст ее полилась река сладких речей с обычными ей декламаторскими восклицаниями.

Она принадлежит к числу тех широковещих, впрочем, неглупых дам, которые болтают обо всем: о погоде, шляпках, философии, французской революции, о делах Бельгии, о Дибиче, польской войне и проч. Я достался ей на жертву почти на полчаса и в то же время вынес целый град восклицаний. Наконец гостиная наполнилась чающими движения к суповой чашке. Здесь было несколько гвардейских офицеров с решительным видом, этим отличительным признаком наших рыцарей гвардейских и негвардейских; несколько департаментских чиновников с лицами, застывшими в покорном равнодушии ко всему, что не текущие дела их департамента. Несколько девиц уселись на диване, а возле них разместились несколько любезников в мундирах и во фраках.

Последние усиленно работали умами: они припоминали всё, когда-либо читанное ими во французских романах или слышанное от французских дядек, и изливали это в виде каламбуров, анекдотцев, разных возгласов о том о сем, а более ни о чем. Милые девицы очень смеялись и казались искренно довольными своими кавалерами.

20 марта 1831 года

Вечером был у Плетнева. Здесь познакомился с издателем «Литературной газеты» Сомовым. Физиономия его неказиста. Разговор не обличает ни пылкости, ни остроумия. Но я не нашел в нем и той заносчивости, какою отличаются иные из его журнальных статей. Я поздно приехал и недолго пробыл у Плетнева. Разговор был общий о литературе: это был плач Иеремии над развалинами Сиона.

8 апреля 1831 года

Сегодня я в первый раз видел близко государыню императрицу Александру Федоровну. Она была в институте и пришла прямо в мой класс. Здесь