Читать книгу - "Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917 - Ян Кэмпбелл"

жизни выше кочевого скотоводства. Самым ярким свидетельством этого служат его планы по созданию в каждом уезде ряда образцовых центральных двухклассных училищ, основные направления его образовательной программы и результаты, которые он и его начальство хотели бы увидеть в первую очередь. На первый взгляд, эти новые учебные заведения обладали потенциалом не только для подготовки школьников к дальнейшему обучению, но и для формирования нового поколения эффективных двуязычных администраторов из числа собственно казахского населения; в программе нравственное воспитание сочеталось с языковой подготовкой и начальными знаниями по нескольким учебным предметам (2: 177)[251]. Однако уроки, которые могли там получить учащиеся, выходили за рамки нравственных и познавательных: двухклассные училища должны были также познакомить принятых туда юнцов с материальными нормами оседлого образа жизни, по русскому образцу. В этих образцовых заведениях, писал Алтынсарин Ильминскому, ученики должны приобретать «привычки к оседлости, опрятности и здравому взгляду на вещи» (3: 47). Эта основная идея, звучащая также в последующих прошениях о финансировании (3: 63–64), находила выражение в нескольких аспектах. Здание двухклассного училища представляло собой капитальную постройку, деревянную или каменную, обставленную в русском стиле[252]. Казахские школьники, вместо того чтобы сидеть на полу, на коврах или сундуках, занимали ряды парт в больших классах с оштукатуренными стенами, отапливаемых железными печами. Пищу, «приноровленную к природному азиатскому вкусу» (2: 187)[253], ученики должны были есть металлическими вилками, ножами и ложками. Учащиеся также спали в отдельных постелях и носили форменную одежду, предоставленную школьной администрацией[254]. Все это означало радикальные изменения в материальном мире учеников новых школ, которым теперь давалась возможность увидеть преимущества культуры не только оседлой, но и сугубо европейской. Хотя Тургайскую область населяли также другие оседлые этнические группы, в частности татары и башкиры, официальные отчеты о состоянии казахских школ, в составлении которых, безусловно, участвовал Алтынсарин, выказывали озабоченность тем, чтобы среди учащихся двухклассных училищ не было преобладания «азиатского элемента» (2: 137). Новый порядок, также нашедший отражение в учебной программе открытых позже профессиональных училищ, воплощал в себе как просвещенческую веру в прогрессивную природу оседлого образа жизни, так и, по-видимому, признание превосходства культуры имперского центра.

Тем не менее, даже соглашаясь с другими чиновниками относительно преимуществ оседлости, Алтынсарин не мог согласиться с их воззрениями на то, каким образом следовало привести казахов к оседлому образу жизни и как они должны жить после этого. В 1870-е годы в некоторых кругах общества рос интерес к экспериментальному заселению степи крестьянами и поощрению казахов к земледелию. Толчок этому, как и при составлении Временного положения, был дан из Западной Сибири. Здесь в 1874 году чиновники широко обсуждали освоение земель, надеясь, что именно расширение поселений в степи, а не рядом с уездными административными центрами, приведет, с одной стороны, к развитию сельского хозяйства, промышленности и торговли, а с другой стороны, даст казахам «лучший пример» оседлого образа жизни и «трудолюбивой деятельности»[255]. Впоследствии новый генерал-губернатор Западной Сибири Н. Г. Казнаков выдвинул довод, что, помимо прочего, частичная колонизация земель поможет казахским кочевникам в трудные годы, особенно когда происходит «джут» (жут) – массовый падеж скота в суровые зимы из-за нехватки пастбищ. Казахи научатся у колонистов сеять зерно и обнаружат, что оседлая жизнь на земле может спасти их от холода и голодной смерти[256]. Освоение земель, оседлость и переход к земледелию стали теперь вопросами не только выгоды и стабильности Российской империи, но и благосостояния огромного кочевого населения.

Алтынсарин оспаривал это в критический момент, когда после суровой зимы 1879–1880 годов «джут» поставил его, как и прочих жителей Тургайской области, на грань выживания. В тот момент позиция администрации Западной Сибири (которая была, как едко замечал Алтынсарин, «не чужда… и нашей администрации» (2: 100)), казалось, подтвердилась. Чиновники предлагали, по словам Алтынсарина, «непрочный способ народного благосостояния – скотоводство заменить более прочным – земледелием и согласно этому кочевой быт этого народа обратить возможно скорее в оседлый, хотя бы и принудительными мерами» (Там же). Но как «степняк», выросший в степи и хорошо ее знающий, Алтынсарин думал иначе. По его общему впечатлению, большая часть этого района была неблагоприятна для земледелия, а скотоводство представляло полезный способ адаптации к засушливому, бесплодному ландшафту. Знание степной среды, способов ведения хозяйства казахами и конкретных нужд местного населения позволило Алтынсарину утверждать, что будущее степи не было и не могло быть полностью связано с хлебопашеством.

Хотя Алтынсарин первым делом признает зиму 1879–1880 годов «настоящим бедствием», он категорически возражает против того, что это якобы требует немедленного перехода казахов к хлебопашеству. Он отмечает, что стихийным бедствием может быть разрушено не только кочевое скотоводческое хозяйство: «наш город Тургай терпит невзгоды почти те же, что и киргизы» (2:102). Вообще-то казахи имели обыкновение делать запасы еды и сена для себя и скота на случай чрезвычайных ситуаций, но, как и жители Тургая, были просто потрясены масштабами огромной катастрофы, с которой столкнулись (2: 98–99). Кроме того, было неясно, возможен ли вообще переход к земледелию. С первых дней работы в администрации Тургайской области Алтынсарин отмечал, что большая часть региона из-за почвы, климата и растительности непригодна для возделывания зерновых и что даже искусственное орошение полей приносит ограниченную пользу из-за удаленности надежных пресноводных источников (2: 86). Правда, казахи годами успешно возделывали некоторые наиболее благоприятные участки, о чем Алтынсарин хорошо знал с первых дней своей прежней административной службы (2: 70–71). Но в других уездах, засушливых и песчаных, «единственно возможный… промысел – это скотоводство» (2:103). Там, где степь благоприятствовала земледелию, казахи уже начали эксперименты в поле по собственной инициативе; принуждение не требовалось (2: 99-101). А приход в степь русских «колонистов-крестьян», которые «по умственному развитию своему не представляют особых преимуществ перед киргизами» (2:103), был бы особенно нежелательной формой принуждения.

Алтынсарин считал возможным использовать имперские институты и ресурсы для развития степи так, чтобы наилучшим образом использовать местные условия, но без колонизации земель. Вместо вынужденного и бесперспективного перехода к земледелию, поощряемого сомнительным примером колонистов, и отдельным казахам, и империи в целом было бы выгодно, если бы степь стала для империи не второй житницей, а «скотным двором». Такой подход позволит наилучшим образом использовать как местные природные условия, так и знания, которыми уже обладает население (2: 105)[257]. При этом казахи станут частично оседлыми, будут предназначать свою продукцию для продажи, а не использовать исключительно как средство к существованию, и изменят свои прежние привычки, наблюдая прогресс в земледелии и животноводстве, достигнутый в других местностях. Школьная система Тургайской области под