Читать книгу - "В тесных объятиях традиции. Патриархат и война - Нона Робертовна Шахназарян"

профессионализм. Он очень переживал за судьбу каждого больного. Я была свидетелем, как он с ужасом хватался за голову, сжимая ее в тиски своих рук, и рычал как зверь, когда не мог спасти раненого. …Ложился и тут же делал прямое переливание, если подходили группа и резус-фактор». Почти трехчасовая беседа — своего рода версия для печати, презентация семьи в выигрышных красках. Но люди рассказывали, что, по местным меркам, этот брак был далеко не удачным. Он вел жизнь оторванного от реальности врача-интеллигента, углубившись в свою мизерно оплачиваемую работу. За много лет до смерти мужа Н. решала все рутинно-семейные проблемы сама: домохозяйство, зарабатывание дополнительных денег, организация жизни трех дочерей. При этом она обеспечивала ему опрятный, ухоженный вид, своевременное и качественное пропитание, «как и подобает врачу, который постоянно на людях». Между ним и детьми была пропасть. Однажды маленькая дочь спросила мать: «Наш папа русский?» Ответ: — Нет. «Но почему он говорит по-русски?» (на непонятном для дошкольника языке).

Таким образом, все эти женщины принимали правила некой игры, интуитивно понимая, что лучше извлечь различного рода капиталы, развивая положительно-характеризующие нарративы, нежели сетовать на трудности повседневной жизни. При этом все эти женщины четко разделяли публичный и приватный характер беседы (к тому же речь идет о населенном пункте, где все окружающие могли легко сами наблюдать жизнь соседей в процессе всей жизни, так что презентации и интерпретации вдовы имели социальное значении в формировании имиджа семьи). Не исключается, безусловно, существование не только инструментальных мотивов поведения вдов заслуженных мужчин-героев, но также и некая эмоциональная компонента, некое сплетение инструментальной и эмоциональной составляющих.

Частый приезд корреспондентов из разных мест, включая европейские страны, страны Ближнего Востока и США стимулируют эти настроения: «…Он стоял у самых истоков карабахского движения. Журналистка Светлана Паскалева брала у меня интервью неоднократно, есть серия ее фильмов». Практически все вдовы знаменитостей сетовали на недостаточное проявление уважения и внимания к памяти их героически погибших мужей. Хотя в действительности все наоборот, приобретают широкое распространение многочисленные средства увековечивания памяти (особенно славно погибших в бою) посредством установления различного рода памятников, выкладки родников, выписывание памятных надписей на камнях и т. д.: «В селе Кагартзе в память о нем родник отстроили, мать его из тех мест». Причем эти мероприятия часто принимают государственные масштабы: «Его имя носит соседняя с нами улица. Выстроен памятник-родник за городом».

Карабахские вдовы погибших во время войны получают ежемесячное пособие по потере кормильца от государства. Специфические грани ментальности и ценностных ориентиров проступают в следующем факте. В качестве помощи от государства вдовы получают денежную помощь в размере 400 долларов «на камень», подразумевается надмогильный памятник. Этот факт очень интересен, на мой взгляд, тем, какие смыслы в изучаемой культуре придаются ритуалам, связанным с похоронной атрибутикой. Здесь опять срабатывают категории «намуса-абурра-чести», накопление символического капитала семьей.

Для «чужого» эта категория может показаться эфемерной, откровенно иррациональной. Выделять немалые по масштабам послевоенного Карабаха суммы из дырявого бюджета в фонд «умерших» может показаться, по меньшей мере, непонятным[209]. Однако для любого представителя карабахской субкультуры это вполне реальные вещи: слово, мнение, дискурс занимают здесь слишком важное место. Когда одна многодетная вдова все же решилась пустить эти деньги не по назначению, она была резко и однозначно осуждена и тут не помог даже её высокий социальный статус: «Эта бесстыжая (annamus), не побоюсь сказать, С. потратила деньги на постамент мужа, да такого мужа (yndi mardin khar en phoghy xardzh’al’a)…весь мир о нем говорит, герой он, герой, ни дать ни взять. Считает, видно, что ей все дозволено. Но все всё видят и запомнят. Никак она теперь это пятно с себя не сотрет. Брат ее погибшего мужа оставил свою семью на год и уехал в Россию на заработки, чтобы выполнить „долг чести“ и установить „достойное имени брата“ надгробие».

На фоне бедности и недостатка, которые заполняют все ниши повседневной жизни жителей Мартуни, помпезные каменные надгробья с высеченными, приуроченными к ситуации смерти похороненного философскими афоризмами и дорогостоящими рисунками по сюжету представляют взору некий контраст. (К слову сказать, я сама этот контраст не улавливала, пока мне ни указал на него коллега-антрополог, исследователь-аутсайдер.)

Особую проблему составляет изучение типичных жизненных стратегий жен гастарбайтеров в отсутствие их мужей, что позволит понять процессы трансформации гендерной композиции общества в кризисных ситуациях. В контексте данной главы интересны характер, параметры миграции в послевоенный период и гендерное измерение этих событий.

Выезд за пределы региона в поисках заработка — довольно старая практика в Нагорном Карабахе. Карабахское крестьянство на протяжении веков перемещалось в поисках дополнительных заработков, во-первых, внутри региона — из нагорной части в низменный Карабах и в Муханскую степь на время пахоты и особенно сбора урожая. Позднее наступление весны в возвышенных областях позволяло нагорным жителям спускаться на низменности до начала полевых работ у себя. Во-вторых, отход на работы в большие города[210]. Трудовые миграции мужчин стали чуть ли ни самой характерной чертой жизни пореформенной карабахской деревни.

Трудовая миграция из Карабаха продолжалась и в советский период. «По утверждении советской власти, в особенности после образования Закавказской Федерации, объединившей край в одну хозяйственную и культурную единицу, отход в города набрал новые обороты»[211], — отмечал Степан Лисициан. Миграционные потоки были направлены в основном в сторону индустриального Баку, Тифлиса, Грозного, Средней Азии и России. В связи с особыми ресурсными условиями, а именно недостатком воды и отсутствием оросительной системы в некоторых районах Карабаха, земледелие носило богарный характер. Особенно интенсивным отходничество было в южной части Карабаха, где острое малоземелье в редкие годы не вынуждало население к побочному заработку[212]. Вопрос отходничества был одним из злободневных в дореволюционной карабахской прессе [213].

Дискриминационная политика Азербайджана в отношении армянских сел НКАО в советский период вызвала перманентный отток армянского населения за пределы области[214] в поисках наиболее благоприятных условий жизнедеятельности.

Характер и мотивации миграций в послевоенном Карабахе по сравнению с более ранними историческими этапами различаются. Условно говоря, прежние миграции были «нормальными»[215], добровольными[216] в то время как постсоветские миграции — экстремальными, вынужденными. Трудовая миграция по «нормальной» модели, с точки зрения гендерных интерпретаций, была по большей части мотивирована стремлением к наиболее адекватному выполнению мужчинами своей гендерной роли, которая требовала значительных средств (в том числе для одаривания членов семьи, родственников и других членов общества в процессе участия в различных ритуалах жизненного цикла). В постсоветский период речь идет скорее о выживании. Истории современных передвижений драматичны, сложны