Читать книгу - "В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции - Сергей Иванович Григорьянц"

три-четыре довольно любопытных коллекции живописи, и это тоже меня занимало. Но не было совершенно никаких заработков – за самыми мелкими гонорарами приходилось ездить в Москву. Положение Томы было еще хуже: человек она менее общительный, поэтому знакомые ее не развлекали, в молодежном международном туристическом агентстве «Спутник» ей охотно предложили работу переводчика, но объяснили, что в отчетах она должна подробно излагать все, о чем будут говорить доверенные ей иностранцы. Декан филологического факультета Киевского университета вместо того, чтобы дать ей переводческую работу, познакомил ее с двумя сотрудниками КГБ, предложившими ей заниматься перлюстрацией писем иностранцев.

Доведенная до отчаяния Тома (а в семейных делах тоже не все было гладко) решила вернуться в Москву. Для начала однокурсники подбросили ей какие-то мелкие переводы для Института информатики – их надо было перепечатывать на машинке, и Олег Шибко тайком проводил ее к себе на работу в АПН, чтобы она могла это сделать. Юра Кирпичников, устроившись в советский отдел Управления международных выставок, смог временно устроить туда и Тому. Однокурсники продолжали помогать ей как могли, но все это было очень непрочно, пока за дело не взялась Наташа – дочь начальника управления и ее сослуживица, у которой обездоленная Тома даже прожила три недели. В конце концов Наташин отец «надел погоны» и получил у Промыслова (мэра Москвы) для своей сотрудницы право купить однокомнатную квартиру и быть в ней прописанной. Было, правда, условие: прописка давалась только Томе, но не мне, и мы действительно года два были разведены и женились вновь перед самым рождением Тимоши. К тому времени оказалось, что Наташин отец был в прошлом не просто генерал-лейтенантом КГБ, но начальником Первого Главного управления, ушедшим в знак протеста со своего поста, когда управление возглавил «непрофессионал» Семичастный. Почему Демьшину Семичастный нравился меньше, чем Шелепин, – не знаю. Впрочем, вероятно, ему не нравились оба комсомольца.

Новый вестник с факультета журналистики появился году в 1973-м. Мы с Томой безмятежно жили в однокомнатной квартирке на Ярославском шоссе, и вдруг однажды раздался звонок в дверь – на пороге стоял наш сверстник, которого я с трудом припомнил по факультету, фамилия его была Демуров. Он был армянин из Тбилиси. Не помню уж в качестве диплома или даже кандидатской диссертации Алик пытался представить сочиненную им повесть, которую безуспешно заставлял прочесть. По его абсолютно бессвязной и претенциозной речи было ясно, что повесть читать не стоит, и я успешно отбился.

Но теперь Алик радостно объявил, что снимает квартиру с женой как раз в нашем доме, в соседнем подъезде. На нем была самая роскошная дубленка, которую я в те годы видел (а далеко не все мои знакомые были бедными), да и квартиру, как выяснилось, он снимал трехкомнатную. Сперва Алик старался быть мне полезным, всучал какие-то меховые шкурки на воротник зимнего пальто для Томы (в магазинах ничего подобного не было), но потом решил, что можно перейти к делу и заговорил со мной о том, как много армян работает в КГБ. Личностный характер этого сообщения был вполне очевиден, но я, делая вид, что не понимаю, промямлил:

– Но ведь у армян такая характерная внешность – вероятно, это неудобно для тайной деятельности.

– А разве я похож на армянина? – возразил Алик. Он действительно был рыжий и походил скорее на татарина, – У меня дядя – начальник районного управления КГБ в Москве.

Но меня не заинтересовала его доверительность, и я прекратил разговор. Тем более что он самым отвратительным образом сочетался уже не с перлюстрацией, а просто с перехватом всех моих писем – я уже полгода не получал ни одного письма, а у дверей нашего подъезда в телефонной будке с утра до вечера стоял какой-нибудь хмырь, к ненависти жильцов всего нашего большого дома – в нем еще не было телефонов в квартирах, а телефонов-автоматов рядом было всего два. Разозлившись, я снял квартиру на другом конце города, у меня уже был «жигуленок», и КГБ никак не мог меня найти. Изредка меня находила «наружка» – то у старых знакомых, то на проводах за границу Некрасова, но снова теряла. Когда беременная Тома выходила гулять с Арсиком – нашим бульдогом, – она звонила мне из разных автоматов. Контролировать все телефоны-автоматы в округе для них было невозможно, подбежать и посмотреть какой она набирает номер – топтуны не успевали да, собственно, не так уж я был им нужен. Думаю, что тогда им хотелось только меня «пугнуть». В конце концов выяснилось, что единственной целью была вербовка. Если не получается добровольно – то загнать в угол. Правда, на нее было потрачено как-то слишком много усилий.

Памятным был новый 1975 год. 31-го к нам на праздник пришла однокурсница – Нонна Синявская. В комнате спал годовалый Тимоша, мы сидели на кухне за бутылкой вина и нехитрыми закусками. Перед каждым поставили по подсвечнику, зажгли свечу перед Нонной, перед Томой, я попробовал зажечь свою свечу – она погасла, попробовал опять – погасла снова, попробовал в третий раз – она погасла вновь. Больше я не пытался, и все мы сделали вид, что ничего особенного не произошло. До моего первого ареста оставалось два месяца.

Последним из однокурсников я встретил тогда Аркашу Кудрю. Он мне всегда нравился, но был интересен на расстоянии – мы никогда не были близко знакомы. Что-то мне рассказывали о нем – как он уехал на Дальний Восток, не стремясь ни к карьере, ни к какой выгодной службе в Москве – может быть, что-то рассказывали и ему обо мне. Я был рад его встретить, но тогда мне было не до разговоров. Было ясно, что я вот-вот буду арестован (уже были два бессмысленных обыска – в Москве и в Киеве у мамы) и что книгу о Боровиковском для ЖЗЛ я не успею закончить. Тома была вновь беременна и, собрав, сколько мог, денег и все, что мог, заложив в ломбард, я внес пай за квартиру побольше – было ясно, что вчетвером (двое детей, Тома, ее мать) даже без меня в однокомнатной квартире они не поместятся. И, действительно, когда через несколько дней я был арес тован, им отдали из моего бумажника единственные у меня тридцать рублей. Аркаша все это понял, хотя и не знал причины моего беспо койства, и мне было любопытно потом прочесть его воспоминания об этой встрече.

Вера Сергеевна, мама. Примерно 1975 г.

Вскоре после моего ареста, была одна встреча у Томы с очень