Читать книгу - "Грехи и погрешности - Алексей Владимирович Баев"

жизни тролльчиха взбиралась по крутой карьерной лестнице по головам неудачников, без глупых принципов и пустых сожалений переступая с одной ступеньки на другую. Сначала подталкиваемая добросердечной министерской кикиморой Клавдией Тихоновной. Потом, когда старуху на пенсию выперли, свои связи, накопившиеся к тому времени, включила. В Минкульт пробилась. С профильным-то образованием, отсутствием моральных комплексов и такой «теткой» заслуженной! Тьфу! Разве это проблема? Со временем стала завотделом по делам развития кинематографа…

Вогра, обворожительно улыбнувшись, посмотрела в глаза раскрасневшемуся от счастья и волнения именитому режиссеру-триумфатору, окинула заинтересованным всеохватным взором гламурно-фрачную публику и, подмигнув в телекамеру, громко и членораздельно произнесла:

– Пиздец! Я такого говна еще ни разу в жизни не видела!

В мгновенно притихшем зале прокатилось эхо:

– Не видела… видела… идела… ла…

Режиссер-победитель схватился за сердце. Оператор, выглянувший из-за камеры, выпучил на нее глаза. Ведущий закашлялся.

– Пэ… пэ… простите? – голос его сорвался на фальцет.

Вогра, опять улыбнувшись, вновь поднесла микрофон к губам:

– Что тебе не ясно? Говно, говорю, ваш фильм. Ни актеры толком не играют, ни оператор планы не выдерживает. А режиссер! Ему только признание да бабки подавай! Срать он хотел на художественную ценность и литературный замысел. Деграданты! Идите вы в жопу со своими фестивалями! Так понятнее?! Кстати… я всё сказала.

Вогра швырнула микрофоном в ведущего, развернулась на каблуках и, цокая набойками, быстро пошла к выходу.

Постепенно присутствующие начали оживать. Кто-то нервно смеялся, кто-то хохотал во все горло, кое-кто выл и требовал немедленно призвать нарушительницу этики к строгому ответу…

Но Вогра ничего этого уже не слышала. Взяв в гардеробе плащ, она вышла на улицу, почти бегом спустилась по ступенькам и элегантно взмахнула затянутой в лайковую перчатку рукой. Мгновенно подкатившее такси гостеприимно распахнуло пассажирскую дверь, откуда-то изнутри донеслось привычное:

– Садитесь. Вам куда?

Вогра устроилась рядом с водителем, бросила расшитую стразами сумочку на торпеду и весело скомандовала:

– На Ярославский, шеф. И давай-ка, дружище, побыстрее. Задрал меня этот гадюшник…

Осеннее обострение

Это происходило с Фадеевной каждый год. Начиналось, как водится, в полнолуние, в первое осеннее, а во второе уже заканчивалось. Для нее – к сожалению, для соседей и сродственников – к счастью.

Но давайте-ка по порядку.

Итак.

Лизавета Фадеевна Самохина, одиннадцать месяцев в году – милая старушка, божий одуванчик, на чьей тонкой шее (можно – стебельке, тут уж как кому угодно) сидят: а) бестолковый сын Терёха, неизлечимо, но без буйства больной легкой формой алкоголизма; б) не так давно заразившаяся от него невестка, некогда милейшая нравом и внешним образом Танечка; в, г) парочка ихних оболтусов – Ванька да Венька, шести и одиннадцати лет отроду соответственно.

Живет вся эта относительно дружная семейка в полуразвалившейся с виду, но еще достаточно крепкой избе о печном отоплении на окраине крохотного городка Максакова Н-ского края-области, в Белой слободке, там, где пока господствуют мелкие, но все ж частные, лэндлорды. Или, по-нашему, землевладельцы.

Из «мясных» содержат Самохины курей да поросят на собственный прокорм плюс излишки – на продажу. Из «ботвы» – картофельно-морковный огород в двенадцать соток. Любовно выращенную картоху круглый год потом изводят на пюре, жарёху и «прочий продукт» домашнего перегону. И ничего в последнем нет зазорного, на «казённую» цены-то нынче кусаются. Да и на казённую ли? По августу-сентябрю Самохины запасаются в ближайших лесах грибами да клюквою, в урожайные, естественно, годы. А пенсия Фадеевны, единственная в семье регулярно-денежная достача, уходит на Терехин табак, портки малым оглоедам, да магазинные деликатесы – кильку в томате, макароны «перья» и сушки-крендельки по субботам да праздникам.

И все бы ничего. Тысячи семей так сосуществуют почти в согласии, относительном благополучии и в сельской местности, не претендуя ни на привилегированные, ни даже на простые акции всяких зенитных газпромов и прочих зеленых сберкасс.

Да вот только у Самохиных, как мы упомянули в самом начале нашего повествования, каждую осень с полнолунием случается одна и та же беда. А именно – старейшина клана, Фадеевна, впадает в шизофреническое обострение. Это по-научному, по-медицински, значит. По-народному ж обращается старуха Лизавета в натуральнейшую ведьму. Из тех самых, что летают по небу на метлах, не спросясь у авиадиспетчеров, и в непотребном виде рассекают цельными шабашами по мирным ночным проспектам и улицам Максакова в сторону ближайшего водоема. Впрочем, в светлое время суток наша Фадеевна ничего, зараза такая, не помнит, что творила при бледном мерцании звезд.

Ежегодно, значит, это случается.

То есть до нынешней осени все прошлые годы случалось…

Уж до чего крепко накачалися пойлом Тереха с Танюхой на нынешнее полнолуние, в ужасе ожидая очередного бабкиного превращения, а не взял их хмель. Да и не произошло ничего.

Ванька с Венькой дрыхнут давно. На улице стемнело, круглая луна в безоблачное небо выкатилась, метла в сенях от нетерпения задрожала, а Фадеевна как сидела на лавочке, плела круглый половичок, так с места и не сдвинулась. Знай себе, отверткой старой орудует, петли разноцветные тянет.

– Ма-ам, – свесился Терёха с полатей.

– Да, сынок? – отвечает ему Фадеевна, глаз не подымая от своего рукоделия.

– А ты чё… это… не полетишь нонче? – интересуется мужик, а самого чуток нервически потряхивает.

– Куда, Терёшенька? – знай себе тащит тонкие цветные тряпицы старуха.

– Ну… – заколебался Терентий, – не знаю. Тебе видней.

– Ох, сынок, сынок, – вздохнула Фадеевна и подняла, наконец, голову, – не злоупотребляли б вы с Танечкой. Самогонка – дело, конечно, хорошее. Да уж больно много вы ее сёдни напробовались. Вредно это для печени, и для ума пользы мало… Что-то заболталась я с тобою, Терёшенька. Поздно ужо, спать пойду.

Фадеевна отложила недовязанный половичок, поднялась с лавочки и нетвердой походкой вразвалочку двинулась к себе в уголок-комнатку за печкой.

– Доброй ночи, голубчики, – только и слышали Терентий с Татьяной.

– Доброй ночи, мамка, – отвечали в голос супруги.

А потом выключатель щелкнул, и мутная лампочка под обсиженным мухами самодельным абажуром погасла.

Полежали Терентий с Татьяной в растерянных непонятках до момента пока из-за печки бабкин храп с присвистом характерным не раздался, легонько помиловались с полчасика, да и тоже веки смежили до самых утренних петухов…

И на следующий вечер ничего не произошло из ряда вон выходящего. И на послеследующий. И всю неделю спокойная жизнь ни на минуту не прервалась.

У Терехи от волнения сон пропал. Танюха кажное утро сама не своя, огрызается как с похмелюги, а сама накануне ни капли в рот не брамши. Да и слободчане сердобольные интересуются: «Уж не заболела ли наша Фадеевна? Мож, лежит при смерти, а мы