Читать книгу - "Философия достоинства, свободы и прав человека - Александр Геннадьевич Мучник"

к слову сказать, уроженке Киева, Голде Меир (1898–1978) именовать в своих мемуарах «непобедимой враждебностью французского правительства к Израилю». Эта национальная традиция, судя по мнению в прошлом советской политзаключенной, впоследствии российской правозащитницы Валерии Ильиничны Новодворской (1950–2014), высказанному в статье «Европа и евреи», дает о себе знать и многие годы спустя. По крайней мере, правозащитница нашла основание обратиться к президенту Франции со следующими словами: ««Мы, Европа» — так сказал президент Франции г-н Саркози, требуя в очередной раз от несчастного Израиля, чтобы он перестал бомбить террористов из сектора Газы. Мы, Европа, не защитили в 40-е годы XX века этот мудрый и беззащитный народ и дали отправить его на всесожжение. Сегодня, нам, Европе, лучше заткнуться. Мы не защитили их от Гитлера, а в стране г-на Саркози их отдали эсэсовцам и позволили увезти на верную смерть. Пепел Освенцима не стучит в ваше сердце, г-н Саркози?». Думается, что автор этой гневной инвективы всё же не права: президент Франции должен воплощать дух своего народа. А последний не желает признавать свой несомненный вклад в трагедию Холокоста.

Вместе с тем такое отношение, как представляется, напоминает своеобразный психопатологический комплекс вины преступника по отношению к жертве. Кто-то ведь справедливо заметил, что вина — нездоровая основа для отношений: она легко превращается в неприязнь. В данном случае правительство одной страны не может простить народу другой проявленную к нему подлость и низость со стороны своего населения — парадокс, который подарила миру демократическая Франция. В свете сказанного весьма робкой попыткой запоздалого покаяния представляется последовавшее 16 февраля 2009 г. решение Государственного совета Франции признать вину правительства «Виши» за участие в Холокосте. Приведенное — пример того, что сами по себе демократические республиканские институты, проникновенные лозунги в конституционных хартиях или возвышенные слова в национальных гимнах не являются панацеей от проявления в массовом порядке элементарной подлости, если таковая коренится в традициях, нравах и душах той или иной нации. Вообще о нациях, как и об отдельных людях судят не по тому, что они сами о себе говорят, поют и складывают поэмы, а по тому, как они ведут себя по отношению к слабым и гонимым. Как свидетельствует история, пышная атрибутика, патетика и высокопарные тексты никогда не смогут скрыть на деле отсутствие подлинной культуры достоинства и милосердия.

Вместе с тем, в исторической ретроспективе бурная деятельность французов в области законоведения увенчалась своеобразным рекордом: правовая сокровищница человечества обогатилась на 17 конституций, благодаря чему Франция приобрела славу «лаборатории конституций». Правда, такое обилие конституционных актов некоторые западные правоведы саркастически объясняют непостоянством характера и сумбурным темпераментом французских политиков. Более того, на эту же особенность их характера, но уже в сфере национальной безопасности обратил внимание накануне Первой мировой войны один немецкий историк, выразивший сомнение в том, что «страна, сменившая 42 военных министра за 43 года, способна сражаться эффективно». Видимо, эта же черта национального характера подвигла генерала де Голля воскликнуть: «Как можно управлять страной, у которой 246 сортов сыра?». Но, как бы там не было, именно Франции принадлежит честь первой сформулировать и возвеличить славный девиз: «Свобода, Равенство, Братство». Некоторые вехи драматической истории этой страны на пути воплощения этих бесспорных общечеловеческих ценностей в жизнь найдут своё более подробное освещение в разделе 4 настоящей работы.

Достоинство, свобода и права человека не имеют этнической привязки. Это общие ценности всего человечества, жившего, живущего и того, которое будет жить на этой планете. Поэтому всё вышесказанное в равной степени может послужить прелюдией к конституции любой цивилизованной страны либо претендующей на право быть признанной таковой в будущем. Применительно к Украине идея, традиция Права, культура прав человека как общее достояние народов западноевропейской цивилизации должна стать той объединительной, возвышающей и облагораживающей всех нас системой ценностей, которой так не хватало населению бывшего СССР. Именно эти ценности способны превратить оставшийся нам в наследство от империи конгломерат этносов, коренных народов, религиозных объединений, языковых групп в единый субъект конституционного права — народ Украины. Не будучи единым народом, мы не сможем сказать своё слово в истории. А без равенства в достоинстве и правах мы таким народом никогда не станем. Поэтому философия достоинства должна стать той благодатной почвой, на которой может взрасти демократическая и правовая держава.

Важнейшую роль в деле формирования такого государства призвана сыграть правовая литература — и в первую очередь по вопросам конституционного права, философии и общей теории права. Именно эта область правовых знаний несет в себе наиболее фундаментальные правовые идеи, концепции и доктрины развития народов мира. Это обстоятельство не ускользнуло от внимания отечественных правоведов. Один из них, Богдан Александрович Кистяковский (1868–1920), обращал внимание на то, что в нашей литературе прошлого не было ни одного трактата, ни одного этюда о праве, которые получили бы общественный резонанс, могли бы пробудить правосознание населения. Далее в качестве примера для подражания учёный привёл англичан, которые могут похвастать с одной стороны, трактатами Гоббса «О гражданине», о государстве — «Левиафан»» и Фильмера о «Патриархе», с другой, — сочинениями Мильтона в защиту свободы слова и печати, памфлетами Лильборна и правовыми идеями уравнителей — «левеллеров», а также этюдом Локка «О правительстве». Такое же обилие правовых идей он усматривал и в правовой литературе Германии, называя имена таких авторов, как Альтузио, Пуфендорф, Томазий, Кант, Фихте, Гегель, Тибо, Савиньи, Пухта и некоторых других. При этом подчеркивалось, что ничего аналогичного в развитии отечественной правовой мысли указать нельзя. «Можно сказать, что в идейном развитии нашей интеллигенции, поскольку оно отразилось в литературе, не участвовала ни одна правовая идея. И теперь в той совокупности идей, из которой слагается мировоззрение нашей интеллигенции, идея права не играет никакой роли», — заключает правовед. Всё сказанное Кистяковский сопроводил риторическим вопросом: где наш «Дух законов», наш «Общественный договор»?

Конечно, возмущение видного юриста можно понять: всегда хочется принадлежать к народу, который способен выдвигать новые, неординарные и плодотворные идеи. Но при этом не стоит забывать, что такие идеи, как правило, появляются и получают дальнейшее развитие лишь в тех странах, в которых население способно читать, почитать, уважать и беречь людей, одаренных творческим потенциалом божьей милостью. Там же, где таких людей унижают, оскорбляют и изгоняют по идеологическим, этническим, религиозным и языковым признакам, нет ни идей, ни добра, ни мира, ни благополучия; есть лишь завышенные амбиции и утраченные иллюзии. В применении к историческому прошлому титульной супернации на результат подобной «творческой» атмосферы обратил внимание видный английский философ и дипломат Исайя Берлин (1909–1997): «В целом же, насколько могу судить, Россия не внесла в сокровищницу человечества ни одной новой социальной или политической мысли: любую из них легко возвести не просто к западным корням, но к той или иной конкретной доктрине, исповедовавшейся на Западе восемью, десятью, а то и двадцатью годами раньше». Вот так