Читать книгу - "Как сделан «Нос». Стилистический и критический комментарий к повести Н. В. Гоголя - Ксана Бланк"

именно он отрезал нос Ковалеву. Иван Яковлевич Корейша был известен (вернее, печально известен) своими более чем странными методами лечения. Многие почтенные дамы и господа, считавшие его святым, целовали ему руку, молились, вставали на колени и прикладывались лбом к грязному полу. Они приносили домой мешочки с песком, пропитанные его мочой, так как верили в ее целебные свойства. Поскольку Корейшу почитали за блаженного, посетители стойко переносили его «лечение» и старались терпеть исходивший от него дурной запах. В сущности, способы лечения, которые практиковал Корейша, не слишком отличались от методов, официально принятых в Преображенской больнице, где пациентам ставили пиявки, давали рвотное и слабительное, делали прожоги на руках.

Для литературных персонажей, прототипом которых послужил Корейша, характерна невнятная и бессвязная речь. В «Бесах» Достоевского юродивый повторяет нелепое слово «миловзоры». В рассказе Лескова фразы Ивана Яковлевича столь же бессмысленны. Иван Яковлевич в «Носе» подчеркнуто косноязычен. Так, обнаружив нос в хлебе, он бормочет: «А по всем приметам должно быть происшествие несбыточное: ибо хлеб – дело печеное, а нос совсем не то. Ничего не разберу!..» (50).

Юродство представляет собой парадоксальный культурный феномен. Косноязычный, неопрятный и грубый с посетителями, Корейша на протяжении десятилетий почитался в России почти как святой. По мысли Баженова, чтобы понять этот парадокс, необходимо принимать во внимание силу суеверий:

Странным на первый взгляд и необъяснимым должно представляться, что явно слабоумный, сверх того внушавший своей нечистоплотностью отвращение, был окружен таким ореолом популярности, и что к нему, как к пророку, стекались толпы и не только темного люда, но и более культурных классов. Чтобы понять это, нужно учесть то потенциальное напряжение веры в сверхчувственное и потустороннее, то искание откровений будущего, которое так разлито в человечестве и которое составляет основной фон всяческих суеверий [Баженов 1909: 75].

Как упоминалось в предыдущей главе, в гоголеведении высказывалась мысль о том, что начальные строки повести представляют собой пародию на проскомидию – подготовку хлеба для евхаристии; однако при этом не поднимался вопрос о том, почему цирюльник в «Носе» принимает на себя роль священника. Параллель между двумя Иванами позволяет дать на этот вопрос возможный ответ: вводя в свою повесть литургические мотивы и поручая Ивану Яковлевичу разрезать ножом хлеб, Гоголь высмеивает суеверия и почитание лжесвятых.

5. Экскурс в подсознание

Когда в 1835 году издатели «Московского наблюдателя» сочли повесть «грязной», «пошлой» и «тривиальной» и отказались ее публиковать, их, возможно, смутили определенные пассажи. Прасковья Осиповна, упрекая мужа за неисполнение супружеского долга, обзывает его жаргонным словом «потаскушка». Прогуливаясь по улицам Петербурга, Ковалев приглашает уличных торговок к себе на квартиру. Частный пристав укоряет Ковалева, говоря, «что у порядочного человека не оторвут носа и что много есть на свете всяких майоров, которые не имеют даже и исподнего в приличном состоянии и таскаются по всяким непристойным местам» (63–64). В витрине магазина можно увидеть «литографированную картинку с изображением девушки, поправлявшей чулок, и глядевшего на нее из-за дерева франта с откидным жилетом и небольшою бородкою» (72).

Впервые психоаналитическую интерпретацию повести предложил И. Д. Ермаков в «Очерках по анализу творчества Н. В. Гоголя» (1923). Ермаков был психиатром и психоаналитиком, основателем и главой Русского психоаналитического общества (1922–1925) и Государственного психоаналитического института (1923–1925). В отличие от литературоведов-формалистов, сосредоточивших внимание на литературных приемах Гоголя, Ермаков увидел в «Носе» исповедальный текст, в котором отразились чувства, желания и особенности психики автора.

Подход Ермакова отчасти родственен распространенному в современном ему гоголеведении психологическому направлению, приверженцы которого полагали, что на эстетике Гоголя сказались черты его личности. Как отмечал в 1925 году В. В. Виноградов, «эстетико-психологический» подход преобладает в книге И. Е. Мандельштама «О характере гоголевского стиля» (1902), статьях В. В. Розанова и И. Ф. Анненского, «Технике комического у Гоголя» (1923) А. Л. Слонимского, «Гоголе» (1924) В. В. Гиппиуса и публикациях В. В. Зеньковского о религиозных темах в творчестве Гоголя [Виноградов 1925].

Однако новизна предложенного Ермаковым психоаналитического прочтения «Носа» состояла в том, что исследователь сосредоточился на психологических и сексуальных проблемах Гоголя, берущих начало в его раннем детстве, на его страхах, чувстве вины, взаимоотношениях с женщинами и не получивших выражения эмоциях. В образе носа и его вхождении в Казанский собор Ермаков усматривал фаллический символизм. «Нос», по мнению Ермакова, отразил комплексы и душевные недуги Гоголя, которые и послужили импульсом к написанию повести:

Проблема, поставленная в повести Гоголя «Нос», носит, как мы видели, сексуальный характер; она освещает нам вопрос о самостоятельности, совершенной неподчиненности человеку его половой деятельности (отдельное, самостоятельное существование «Носа») <…> То, что стыдно показывать, о чем неловко говорить – «нос» – то самое вызывает стыд и смущение, если этого «носа» не оказывается на своем месте между двух щек. Получается неразрешимая задача – неудобно иметь, но так же неудобно и не иметь, и то и другое одинаково стыдно, позорно, дискредитирует [Ермаков 1999: 288–289].

Выводы Ермакова об особенностях психики Гоголя сопровождались сомнительными лингвистическими изысканиями. По его предположению, фамилия «Ковалев» происходит от уменьшительного имени «Коля» и, таким образом, отсылает к детству Гоголя.

«Очерки по анализу творчества Н. В. Гоголя» Ермакова (как и его «Этюды по психологии творчества Пушкина», 1923) были опубликованы в серии «Психологическая и психоаналитическая библиотека», книги которой выходили под редакцией и с предисловиями самого Ермакова. В серии были представлены работы 3. Фрейда, К. Г. Юнга и других европейских психоаналитиков. До закрытия серии в 1925 году из запланированных тридцати двух томов вышли только шестнадцать. В очерках о Гоголе Ермаков ссылается на некоторые из этих публикаций.

В то время психоаналитическая терминология в литературоведении многим казалась непривычной и неприемлемой. В опубликованной в 1925 году работе о Гоголе В. В. Виноградов кратко отзывается о новаторском исследовании Ермакова: «О книге проф. Ив. Ермакова: „Очерки по психологии творчества Гоголя“ не буду говорить в виду отсутствия у меня чувства юмора» [Виноградов 1925: 20]. Несмотря на то, что еще в начале XX века некоторые теоретические и практические аспекты фрейдовской теории получили популярность среди русской культурной элиты, психоаналитическая школа в России была менее развита, чем на Западе. В Советской России 1930-х годов психоанализ подвергся жесткой критике и был объявлен идеологически чуждым и вредным. В первой советской «Литературной энциклопедии» (1929–1939) психологический подход Ермакова к литературе стал мишенью резкой критики. В последующие шестьдесят лет его очерки о Гоголе, Пушкине и Достоевском были запрещены в СССР.

Вклад Ермакова в гоголеведение был важен для своего времени, поскольку его подход прояснял некоторые аспекты повести, которые до