Читать книгу - "Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев"

симпатичное лицо, несколько смугловатое, при томных карих глазах, при шелковистых русых усиках, при каштановых, остриженных под гребенку волосах. Что-то необыкновенно живое, доброе, привлекательное развито было в этом новом госте кабинета-залы Греча. В выражении лица, во всем его облике и в самых манерах гостя было что-то грустное, застенчивое, но далеко не боязливое, и глаза его, постоянно томные, метали по временам искорки, выражавшие, однако, не гнев, а энергию. Этот гость был одет в вице-форму[340] лейб-гвардии Горского полуэскадрона[341], т. е. на нем был красивый синий чекмень, перетянутый ремнем и покрытый серебряными галунами на груди, полах, патронницах и круглом воротнике, из-под которого виден был голубой бешмет из шелковой тармаламы[342], обшитый также галуном. На плечах были пышные полковничьи эполеты с царским вензелем; с правого плеча спускался серебряный аксельбант, что означало звание флигель-адъютанта. На шее по голубому бешмету были орденские ленты, станиславская и анненская[343], поддерживавшие ордена, дававшиеся мусульманам, т. е. без изображения ликов святых, а с государевым вензелем с короною. Кто же был этот молодой черкес, гвардии полковник и флигель-адъютант[344]? То был Хан-Гирей, остаток блестящих крымских ханов; предки его с давнего времени переселились на Кавказ, где жили далеко не богато и вели войну с соседями из племени абадзехов[345], которые, наконец, несмотря на участие знаменитого тогдашнего правителя Кавказа, Алексея Петровича Ермолова, разграбили все имение отца этого молодого человека, тогда еще дитяти. Отец успел только передать малютку верному нукеру[346] с наставлением доставить его Ермолаю, как горцы называли вечно памятного им Алексея Петровича[347]. Главнокомандующий заметил в мальчике способности и великолепный характер; он занялся юным Гиреем, поручил его директору местной гимназии[348] и сам наблюдал за его учением. Мальчик проявлял способности поразительные, необыкновенные. Но, к горю его, недолго он мог пользоваться благодеяниями генерала Ермолова, который, как известно, в 1826 году оставил Кавказ[349], провожаемый сожалением и слезами не только всего подчиненного ему служивого люда, но и замиренных и не замиренных горцев. Он успел, однако, питомца своего, Гирея, довести до офицерства. Впоследствии новый главнокомандующий, генерал Иван Феодорович Паскевич, узнал этого молодого человека, полюбил его в свою очередь, приблизил к себе и награждал быстро чинами, так что когда государю Николаю Павловичу угодно было иметь собственный конвой, в состав которого, кроме линейных казаков, входил полуэскадрон черкесов, то ротмистр Хан-Гирей назначен был командиром этого молодецкого полуэскадрона, состоявшего из самых ловких и удалых горцев. Император Николай Павлович полюбил Гирея за его исполнительность по службе, при кротости нрава, любезности и даже некоторой светской образованности, столь развитой в нем, что его можно было ставить в пример многим гвардейским офицерам, лепетавшим бойко по-французски и имевшим перед горцем положительно только одно это преимущество. Скоро Хан-Гирей получил доступ в многие блистательнейшие петербургские дома. Подобные приглашения значительно умножились, когда Хан-Гирей был назначен флигель-адъютантом с производством в полковники гвардии, хотя, правду сказать, некоторые кавалергарды, конногвардейцы и лейб-гусары смотрели не очень-то радушно на этого нового своего товарища по службе в императорской гвардии. Впрочем, милый характер и приличный в высшей степени тон Гирея примиряли относительно его всех, привлекая к нему все сердца[350]. К тому же императрица Александра Федоровна на небольших придворных балах постоянно удостаивала Гирея выбором в мазурке и, танцуя с ним французскую кадриль, разговаривала с ним «по-русски» о Кавказе и о тамошнем быте, и он скромно, ясно, отчетливо отвечал на все вопросы. Одним словом, le charmant circassien[351], вовсе не искавший себе не только славы, но и известности, громко прославлялся в столице. Среди всех этих светских и служебных успехов Гирея раз как-то тогдашний шеф Корпуса жандармов и командир Главной императорской квартиры, а потому и главный начальник Гирея, граф Александр Христофорович Бенкендорф, сказал новому флигель-адъютанту:

– Из разговоров твоих, Гирей, заметно, что ты таки порядочно знаком с историей горских кавказских племен. Государю императору угодно ехать на Кавказ будущим летом. Может быть, он возьмет тебя в свите своей; но это еще не верно, а верно то, что государю угодно, чтобы ты написал собственно для него записку о горских племенах, о которых, как слышно, ты кое-что уже имеешь у себя написанное. Надо, чтоб такая записка была у государя не позже, как через два месяца или даже через шесть недель.

Хан-Гирей покраснел, как маков цвет, и отзывался тем, что плохо пишет, ибо еще не умеет думать по-русски.

– Не беспокойся об этом, Гирей, – ответил граф Бенкендорф, – я познакомлю тебя с человеком, который считается генерал-полицеймейстером русской грамматики и русского словосочинения: он тебе во всем поможет, и ты, благодаря ему и себе, изготовишь то, что тебе заказано.

Граф познакомил Гирея с Гречем, дав первому к нему записочку, написанную карандашом на своей визитной карточке. Записочка эта состояла в следующем: «Не в службу, а в дружбу, Николай Иванович, исполни все то, что от моего имени передаст тебе с этою моею карточкою флигель-адъютант государя императора Хан-Гирей». Само собою разумеется, Греч принял Хан-Гирея с восхищением и тотчас же пригласил его на первый четверг, на который черкес и не преминул явиться. В доме Греча Гирей произвел на всех самое выгодное впечатление, почему легко сделался царем вечера, вовсе того не замечая. Вслед за тем Николай Иванович, разумеется, был у графа Бенкендорфа и доложил его сиятельству, что записка о горских племенах через шесть недель будет готова; но в первый же раз, как он навестил Гирея и стал читать его черновые записки об адыгах, т. е. о черкесах, то убедился, что не с его нетерпеливым и быстро переносящимся с предмета на предмет характером можно заниматься разработкою записок черкеса, написанных, кажется, и русскими буквами, но решительно по-татарски, по-кумыкски, по-аварски, по-турецки, как угодно, только не по-русски. И действительно, странное дело: Гирей говорил по-русски очень ясно и удовлетворительно, а чуть коснется писания, непременно выходила у него чепуха.

– Видите ли, хан, – говорил Греч Гирею, – я не могу, будучи беден досугом, заниматься с вами составлением вашей записки; а дам вам молодого человека, очень усердного, который будет с вами этим делом заниматься, и я уверен, все пойдет превосходно. Все, что у вас будет написано, этот юноша будет доставлять мне, и я буду чистить и обрабатывать, чтоб записка была такова, что изложение ее будет соответствовать внутреннему ее достоинству, которое, я уверен, будет весьма немаловажно. Я вас сейчас познакомлю.

Юноша, избранный Гречем, был именно – я. Отведя меня в сторону, он рассказал мне