Читать книгу - "Творческое письмо в России. Сюжеты, подходы, проблемы - Майя Александровна Кучерская"

2

Но, пожалуй, самый характерный сюжет для литературной ситуации вокруг баллады, которая сложилась на рубеже 1910–1920-х годов, на наш взгляд, связан не с этими, очевидными фигурами, а скорее с теми, кто прошел по касательной к главным тогдашним событиям в истории жанра. Именно в этом сюжете особенно проявляется корреляция между ученичеством, литературной игрой и жанровым прорывом. Мы имеем в виду поэтессу, которую обычно не числят среди мастеров переводной или оригинальной баллады, – Елизавету Полонскую – и мэтра, который к этому жанру вообще не имел никакого отношения, – Виктора Шкловского.

Сюжет, таким образом, получается парадоксальным, а завязку его надо искать в буднях переводческого семинара. Все началось опять-таки с Киплинга, которого на этот раз взял на вооружение К. И. Чуковский.

На одно из занятий, – вспоминает Полонская, – Корней Иванович принес плотную небольшую книгу в добротном переплете и сообщил нам, что прочтет баллады Киплинга, которых в России еще не знают. Чуковский своим могучим, гибким голосом продекламировал нам «Балладу о Востоке и Западе», а потом, вне себя от восхищения, повторил ее строфа за строфой, переводя прозой с листа на русский язык. После окончания занятий я попросила его дать мне книгу домой на одну ночь. Дома я переписала английский текст полюбившейся мне баллады, а утром, перед службой, отнесла книгу Чуковскому на квартиру. Никому не говоря, я начала переводить «Балладу о Востоке и Западе»347.

Дальнейшие события отмечены резкостью сдвигов. Перевод, сначала затеянный в пространстве учебы и игры – как своего рода семинарское задание, о выполнении которого нужно отчитаться перед учителем, – вдруг напечатан, да еще на первых страницах престижного издания. Студийное упражнение становится литературным фактом: «Перевод так понравился» Чуковскому,

что он велел мне переписать текст моего перевода начисто и принести на следующее занятие, что я и сделала. Он показал мой перевод в редакции журнала «Современный Запад», где еще только готовили первый номер. Чуковский сказал мне: «Если понравится, то напечатаем». К моему удивлению и гордости, моим переводом баллады Киплинга открылся первый номер нового журнала348.

Следующий ход – к оригинальной балладе – делается тоже с оглядкой на мэтров, но тем неожиданнее оказывается маневр: Полонская смещает студийные балладные опыты, вооружившись недавно переведенным Киплингом, а Киплинга (и внушаемый им anxiety of influence349) смещает, вооружившись студийной иронией.

Прежде всего в «Балладе о беглеце», написанной Полонской весной 1922 года, обнаруживается сходство именно с киплинговской «Балладой о Востоке и Западе». В построении периодов своего стихотворения поэтесса следует логике рамочных четверостиший недавно сделанного ей перевода. Сначала в них дана универсальная формула:

О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,

Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный господень суд.

(«Баллада о Востоке и Западе»);

У власти тысячи рук

И два лица.

У власти тысячи верных слуг

И разведчикам нет конца.

(«Баллада о беглеце»).

А затем то, что выше постулировалось как абсолютная закономерность, переворачивается и опровергается формулами-антитезами с союзом «но»:

Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род,

Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?

(«Баллада о Востоке и Западе»);

Но тайное слово знаем мы…

Тот, кому надо бежать, – бежит,

Всякий засов для него открыт.

(«Баллада о беглеце»).

Целую россыпь приемов Полонская использует, как бы следуя за своим переводом Киплинга, – систему повторов, опорные рефрены, скандирование параллелизмов, нагнетение градационных каскадов; особенно нажимает она на балладную силлогистику в духе Киплинга: «Кто знает ночного тумана путь, знает его привал»; «Но кто вора с границы задумал догнать, тому отдыхать не след» («Баллада о Востоке и Западе») – «Тот, кому надо бежать, – бежит»; «Но тот, кому надо скрываться, скрыт»; «Но тот, кому надо уйти, – уйдет» («Баллада о беглеце»).

Вместе с тем Полонская подхватывает иронический балладный тон своих товарищей-студийцев. Многие строки в «Балладе об извозчике» Одоевцевой или «Балладе о дезертире» Познера воспринимаются как пародия на английскую балладу, в которой утрируются ее динамические приемы350. Познер, как кажется, насмешливо нагнетает балладный синтаксис именно Киплинга:

Там справа скала и слева скала, терновник и груды песка…

Услышишь, как щелкнет затвор ружья, но нигде не увидишь

стрелка…

(«Баллада о Востоке и Западе»)

И когда настала четвертая ночь, дезертир на дерево влез.

Справа лес и слева лес, и со всех сторон лес.

(«Баллада о дезертире»)

А Одоевцева в «Балладе об извозчике», наоборот, пародийно замедляет действие, доводя до абсурда идею балладной динамики. Стоит сравнить – у Киплинга: «Вороной летел как юный олень, но кобыла как серна неслась»; у Одоевцевой:

Извозчик дернет возжей,

Лошадь дернет ногой,

Извозчик крикнет: «Ну!»

Лошадь поднимет ногу одну,

Поставит наземь опять,

Пролетка покатится вспять,

Извозчик щелкнет кнутом

И двинется в путь с трудом.

Полонская подхватывает иронию студийцев, форсируя балладные формулы и нарочито опрокидывая их в примитив – причем так, чтобы они воспринимались как перевод с иностранного языка:

Но город – не шахматная доска.

Не одна тысяча улиц в нем,

Не один на каждой улице дом.

В каждом доме не один вход —

Кто выйдет, а кто войдет!

То, что стихотворение Полонской сплошь состоит из внутристудийных кодов, конечно, неудивительно. Важнее другое: балладное творчество в атмосфере «Всемирной литературы» располагало к соперничеству – с предшественниками, учителями, друг с другом. Участники семинаров соревновались в новизне, неожиданности приемов, смелости жанровых сломов. В их балладах один ход причудливее другого.

Вот Одоевцева издевательски связывает «далековатые идеи» – поломку водопровода и происки дьявола в образе председателя Домкомбеда («Баллада о том, почему испортились в Петрограде водопроводы»). Вот Познер прокручивает весь сюжет баллады и предсмертные мысли героя в одной строке финального двустишия («Баллада о коммунисте»):

Дом, телефон, путь, крестьян, лоб комиссара, тюрьму…

И двенадцать сестер, двенадцать пуль заглянули в сердце ему.

Вот Тихонов стремится обмануть ожидания читателей, вдруг сведя на нет миссию синего пакета («Баллада о синем пакете»):