Читать книгу - "Пацанская любовь - Мелания Соболева"

ногу к себе, согнул ее, закинул бедро себе на пояс — я даже не поняла как — и мне стало еще ближе, еще интимнее, будто я не стою с ним, а уже сливаюсь, как будто он живет под кожей, внутри, в каждом ударе сердца. Все внутри стучало, пульсировало, все тряслось от желания, от стыда, от этой невозможной остроты момента, в котором я уже не могла быть прежней. Мне было больно от удовольствия и сладко от боли, и страшно от того, что мне не хотелось, чтобы он останавливался — пусть весь мир за дверью горит.

Глава 16

Шурка

Холод уже продрался под кофту, в подворотне как в погребе — сыро, ветрено, и пахнет затхлым бытом. Мы стояли вчетвером: я, Рыжий, Костян и Серый, — у стены облезлой, над которой висела вывеска «Продукты», погасшая лет так десять назад. Леха должен был быть здесь еще двадцать минут назад. Двадцать, мать его, минут. И это не в его стиле.

— Блядь, где он шляется, а? — Рыжий перебирает четки, пальцы дрожат не то от холода, не то от злости.

— Может, менты прихватили, — буркнул Серый, втянув носом воздух и выдохнув с такой тоской, будто ему всю жизнь пересказали за раз.

— Или по бабам пошел, — хмыкнул Костян, — а мы тут стоим, как долбоебы на допросе без понятых.

Я плюнул в сторону, растер бычок о стену, сжал кулаки в карманах и глянул на часы. Тикало у меня внутри, как у советского будильника, заведенного до упора.

— Да не мог он так слиться, — сказал я, — не в его это характере, чтоб вот так — и испариться.

— А может, испарили? — Рыжий прищурился, — вчера ж мы у «Северных» под подъездом светились. А эти твари не прощают.

— Если кто из них к нему сунулся — я лично похороню, — процедил я, чувствуя, как внутри все закипает.

Костян ткнул в сторону переулка:

— Слышь… Это он?

— Не, не он. Какой-то фраер с сумкой.

— Бля, если он через десять минут не нарисуется — я двинусь искать. Зуб даю, с ним что-то не то.

Рыжий пнул банку, что валялась у ног, и она звякнула в бетон, отскочила и завизжала по асфальту, будто ему тоже уже все осточертело.

— Я без шуток, Шур, — сказал он, — ты ж видел, какой он был вчера. Нервный, как кот перед кастрацией. И молчал, сука, все время. Не по себе мне.

Я сжал зубы. Челюсть свело.

— Ждем еще десять. Потом — на поиск.

И в подворотне стало еще темней. И еще тише. Только мы, дыхание в пар, и тревога, сжатая в груди.

Костян стоял и косился на часы, будто те могли наколдовать Леху из воздуха. Воздух уже звенел от тревоги, мы дергались на каждый звук — шаги, лай собаки, щелкнувший где-то автомат в подъезде. Рыжий грыз ноготь и косился на переулок, Серый нервно мял сигу между пальцами, а я уже выстроил в голове три сценария, в которых Леха либо валяется где-то с пробитой башкой, либо устроил заваруху без нас, либо…

— А если он реально с этой… как ее, училкой? — внезапно ржет Костян, лукаво косясь. — Слушай, я бы на его месте тоже в подворотне не стоял, а где потеплее валялся. С бабой, ага. С такой бабой.

— Ага, с книжками в кровати, — хмыкнул Рыжий. — Сказку перед сном читает.

— Не, ну ты видел, как он на нее смотрит? — не унимался Костян. — Слюни ж по парте текли. Я думал, он ей сейчас «любовное сочинение» прям на уроке устроит. Он ж реально в нее залип. Как в телик, когда футбол идет.

— Да бросьте, — Серый фыркнул, — с ума посходили. Она ж с кольцом, замужем. Муж у нее — мент. Причем не кабачковый, а конкретный. Там даже я на тыльных, когда вижу его рожу, дыхание замираю.

— Вот и я думаю, — Рыжий зевнул, — батя его, может, и прихлопнул. Ты же знаешь, как у них в семье — шаг влево, шаг вправо — по горлу.

— Или он сам батю в белую горячку загнал, — ухмыльнулся Костян. — Типа «я теперь не просто сын, я бабу себе нашел, да не простую — училку по литре». А тот такой: «Все, хана, я тебя, сопляк, в изолятор запру, пока из тебя дурь не выйдет».

Я молчал. Просто смотрел в тьму переулка и слушал их голоса как фон. Гонят, как всегда, по приколу, но в каждом слове — доля правды. Леха реально смотрел на нее иначе. Не так, как на всяких Машек с физры. Взгляд у него был… взрослый. Злой. Жадный. Как у пацана, который всю жизнь в пустоте, а тут вдруг нашел свой свет — и не хочет отпускать.

Но если он сейчас у нее — это плохо. Потому что на районе такие вещи не прощают. И мент ее — не фейк, а реальный каратель. И если Леху поймают у нее под дверью… ему не то что зубы — имя сменят.

— Да какая училка, — буркнул я, — он бы сказал. Он бы нас не кинул просто так. Не такой он.

И все равно в груди заныло.

Потому что если «не такой» — то где он, сука?

Все. Хватит бегать, как шавки без ошейника. Мы решили — Леха, скорее всего, дома. Батя его, мент с тараканами в голове и дубинкой вместо души, наверняка его запер, чтобы дурь вышибить. А мы как клоуны тут шаримся. Просто пройтись через "северных", глянуть для галочки, и по домам — на тлеющих нервах.

Район притих, будто сам затаился. Ветер свистел по пустым улицам, как будто выл, но не страшно — по-свойски. Мы шли вдоль домов, в витринах пусто, стекло мутное от времени и чужих взглядов. Под ногами — хрусток песка, битых ламп и вчерашнего похмелья.

— Если Гром дома, я его самого там потом запру, — бурчит Рыжий, жуя жвачку как бычок траву. — А то мы тут чуть не войну подняли, а он в халате чай пьет.

— Да он не чай пьет, — Костян ухмыляется, — он, небось, с батей шахматы гоняет. Один ход — в табло, второй — в печень.

— Гром в шахматы? — хмыкнул я. — С тем лицом? Он максимум в "Собери три удара и выигрывай" играет.

Мы заржали в унисон. Но все равно, каждый в себе понимал — ржем, чтоб не сорваться. Чтобы не думать, что может быть хуже.

Серый, как всегда, молчал,