Читать книгу - "Детский нейрохирург. Без права на ошибку: о том, кто спасает жизни маленьких пациентов - Джей Джаямохан"

Любой, у кого в школе была биология, знает, что сердце предназначено для крови, а не для воздуха. Если мы повредим одну из этих вен, воздух устремится прямиком к нему. Попавший в кровеносную систему пузырек воздуха – воздушный эмбол[54] – способен убить пациента в считаные секунды.

Возьмем глубоководных ныряльщиков. При слишком быстром всплытии на поверхность в их крови образуется большое количество пузырьков азота, которые могут привести к проблемам с легкими, вызвать инсульт и даже стать причиной летального исхода. Ребенок на операционном столе может испытать то же самое, даже не намочив ноги. Воздушные пузырьки попадают в сосуд легких, блокируя движение крови в их направлении, из-за чего организм перестает получать кислород. Хотел бы я сказать, что все это лишь в теории. Что это одна из тех опасностей, про которые знаешь, но которых обычно избегаешь. В реальности же с самого начала операции я только о риске воздушной эмболии и думаю.

Мы делаем надрез на коже головы, и следующий шаг – отогнуть слой кожи, чтобы обнажить череп. Снимки на экране выведены в увеличенном масштабе. Я смотрю в бинокулярную лупу, чтобы еще раз удостовериться в отсутствии вен в операционном поле. Ни одной не замечено. Тем не менее я непрерывно слежу, чтобы не пропустить каких-либо изменений или кровотечения, в то время как Дэвид выполняет разрез.

Все протекает по плану. Мы отгибаем кожу, и начинается вторая фаза. Инструментом, напоминающим микроскопический шпатель, я приподнимаю мозг, а затем с помощью тончайшего диссектора – инструмента вроде крошечных кусачек – пытаюсь отломить небольшой кусочек кости. Это очень медленная, скрупулезная работа. Дрель бы прошила череп мгновенно, однако риск ошибки слишком велик. Приходится работать вручную, убирая кусочек за кусочком.

С каждым удачным заходом я облегченно «вздыхаю» в своих мыслях. Но напряжение только нарастает. Каждое новое движение опаснее предыдущего, вероятность несчастного случая все выше.

Под конец второго часа операции анестезиолог внезапно говорит:

– Это нехорошо.

Самит Дас – один из лучших анестезиологов в челюстно-лицевой хирургии. У него ужасный музыкальный вкус, но он действительно знает свое дело. Если его что-то беспокоит, то и нам всем следует волноваться.

Мы останавливаемся. Смотрим на Самита. Прислушиваемся к его аппаратуре. Кардиомонитор издает беспорядочный шум. Что-то пошло не так.

– Изменения уровня кислорода, – объявляет Самит. – Давление падает.

– В чем дело? – спрашиваю я, уже прекрасно зная ответ.

Мы капаем, а затем льем на голову ребенка воду, чтобы остановить всасывание воздуха.

– Воздушная эмболия.

Подтвердив мои опасения, анестезиолог подсоединяет к катетеру на теле ребенка шприц.

– Адреналин, – командует он, начиная вводить препарат пациенту в надежде получить реакцию.

Ничего. На самом деле хуже, чем ничего. Раздается высокая протяжная нота. Та, что звучит во всех фильмах и сериалах про врачей. Такой звук может значить только одно: остановка сердца.

– Проклятье! – восклицает Самит. – У нее остановка сердца.

Одновременно происходит несколько вещей. Прежде всего выключается музыка. Мне не нужно об этом просить. И уж точно я не собираюсь на это жаловаться. В любом случае мне ее не слышно. Наиболее вероятная причина остановки сердца – задетая нами вена. Дэвид возвращает на место кожу, в то время как я продолжаю поливать голову водой, чтобы не дать попасть воздуху внутрь. Мы делаем все стремительно, хотя это и в сравнение не идет с тем, чем занят анестезиолог.

Его задача, если описать вкратце, – следить за сердцебиением пациента и поддерживать его на должном уровне. Обычно анестезиологу не приходится заниматься этим вручную. Самит опускает руки под маленькую простыню, покрывающую тело ребенка, и сцепляет пальцы за спиной девочки, разместив большие пальцы на ее груди для непрямого массажа сердца. Он начинает сдавливать ее грудь и считать. Сдавливать и считать. Если приложить слишком большое усилие, то грудная клетка может сломаться, повредив легкие или сердце. Если сдавливать слишком слабо, пульс не появится.

Каждый знает, что ему нужно делать. Мы обсуждали наши действия на случай подобной ситуации перед операцией. Правда, говорить и делать – не одно и то же. Мы молча и хладнокровно выполняем свою задачу. Мы – само воплощение спокойствия. По крайней мере, снаружи. У нас одна-единственная цель: вернуть девочку к жизни.

Я со своей стороны сделал все, что было в моих силах. Мы с Дэвидом смотрим, как в четверти метра от нас трудится Самит. Тридцать секунд. Напряжение нарастает.

– Хорошо, – вскоре произносит Самит. – Давайте остановимся и посмотрим, что у нас.

Он прерывается, не убирая рук от груди ребенка. В зловещей тишине все взгляды устремлены на монитор. Я что-то слышу. Я слышу отрывистый звуковой сигнал. Совсем слабый. А затем еще один. И еще.

Я смотрю на анестезиолога. С него рекой течет пот. Самит проверяет свою аппаратуру. Он убирает руки из-под простыни. Наконец Самит оборачивается ко мне:

– Конец паники. Давайте попробуем больше так не делать, ладно?

Я уже говорил, что хорошая медсестра заправляет операционной. Хирург контролирует проведение самой операции, но лишь в известных пределах. Анестезиолог же следит за общим состоянием пациента. Я решаю, что нам делать, в то время как анестезиолог решает, чего нам не делать.

После остановки сердца у пациента всегда проводят небольшой анализ случившегося. Анестезиолог совершает различные манипуляции, чтобы вернуть в норму пульс и давление. При малейших сомнениях он вправе остановить операцию. Думаю, менее опытный анестезиолог в данном случае именно так бы и поступил. Он бы запаниковал.

Наш же не стал так делать. Самит нас знает. Он в курсе, что мы предвидели вероятность воздушной эмболии, и был к этому готов. Худшее случилось, и мы справились с проблемой совместными усилиями. Убедившись, что состояние ребенка стабилизировалось, он не видел никаких причин не продолжать операцию. Что мы и сделали – без каких-либо новых проблем.

Я говорю «мы», потому что в операционной, помимо меня, присутствует еще один консультант, Дэвид Джонсон, который собирается перенять у меня эстафету. Моя задача – помочь удалить костную ткань с задней части головы, эти «островки» кости, вплоть до места, где череп соединяется с позвоночником. Обнажив мозг сзади, мы можем избавить череп от повышенного давления.

От меня требуется убрать аномальные костные структуры и защитить мозг, в то время как большей частью операции руководят мои опытные коллеги из отделения пластической хирургии, такие как Дэвид. Они делают надрез на коже и отгибают ее от черепа, планируют, как будет выглядеть новый череп, а затем