Читать книгу - "Красные части. Автобиография одного суда - Мэгги Нельсон"

2004 года эту школьницу, которая едва говорила по-английски, заставили дать показания на слушаниях, где Лейтерману предъявили обвинение в создании непристойных материалов с участием ребенка. Когда ей показали снимки, она расплакалась и сказала, что не помнит, как они были сделаны. Полиция была уверена, что ее чем-то накачали. В косметичке с бритвенными принадлежностями, также изъятой у Лейтермана при обыске, позже обнаружили пузырек без этикетки, в котором находилась смесь порошков дифенгидрамина (действующее вещество «Бенадрила») и диазепама (действующее вещество «Валиума»). Токсиколог полиции штата установил, что именно она использовалась для приготовления психоактивного зелья.

Лейтерман утверждал, что корейская ученица была «та еще оторва» и что фотографии делал не он, а он лишь случайно на них наткнулся. Заподозрив, что они были сняты очередным ее бойфрендом, он, по его словам, убрал их в тумбочку, чтобы по возвращении Солли из командировки обсудить, что делать дальше.

В конечном счете Лейтерман признал вину в хранении детской порнографии (преступление меньшей тяжести), а девочку отправили обратно в Южную Корею.

Когда я слышу рассказ о том, как девочка-подросток плачет за свидетельской кафедрой, я в первый и, честно говоря, единственный раз по-настоящему радуюсь, что Лейтермана взяли под стражу и не собираются отпускать.

По сути своей, область эротики есть область ярости, насильственных нарушений[28], — писал великий французский писатель-порнограф Жорж Батай. Батая завораживали образы ацтеков, вырывающих сердца друг у друга из груди, образ святой Терезы в судорогах дикого экстаза. Сомневаюсь, что он думал о потном белом старике из мичиганского пригорода, который размешивает в стакане порошок, чтобы вырубить и растлить ученицу по обмену.

* * *

Позже я узнаю, что одна из коллег Лейтермана когда-то заявляла, что он приставал к ней, спящей в автобусе во время корпоративной поездки. После ареста сосед Лейтермана, который жил с ним в конце 60-х, сообщит полиции, что Лейтерман когда-то показывал ему пузырек с жидкостью и хвастался, что эта штука лишит сознания любую женщину, а если переборщить, то и убьет. Обвинение также отыскало где-то женщину, с которой Лейтерман встречался в конце 60-х; она говорит, что готова дать показания о его «сексуальной дисфункции».

Судья не позволяет приобщить никакие из этих сведений. Поскольку Джейн не была накачана веществами, он считает обвинение в создании и хранении детской порнографии не относящимся к делу. Защита согласна, но это также означает, что она не может призывать свидетелей для дачи показаний о личности обвиняемого, так что никто не может говорить от лица Лейтермана, включая и его самого. Всё решит наука.

В начале суда я выделяю страницу в своем желтом блокноте, чтобы записывать туда всё, что я узнаю о Лейтермане за эти несколько недель. В конце эта страница выглядит так:

ГЭРИ

НЕКОТОРЫЕ ИЗ ЕГО ПРОЗВИЩ: ГАС, РОХЛЯ;

ИЗВЕСТЕН ЗДОРОВЫМ АППЕТИТОМ;

ЯРЫЙ ОХОТНИК НА ФАЗАНА, БЕЛКУ, ОЛЕНЯ, КРОЛИКА И Т. Д.;

КОГДА-ТО ДЕРЖАЛ ДОМА ЛИСУ.

Единственная возможность узнать что-то еще о личности Гэри представилась в форме грязной визуальной уловки, к которой прибегло обвинение. Материал для презентации, в которой эксперт-почерковед сравнивал почерк Лейтермана с начертанием слов «Маскигон» и «Миксер» на обложке телефонного справочника, найденного возле таксофона на кампусе Джейн на следующий день после ее убийства, по большей части был взят из писем Гэри к родным из тюрьмы и из «дневника эмоций», который он был обязан вести в реабилитационном центре для наркозависимых в 2002 году.

Первый образец возник на экране:

МЫ НАЧАЛИ ПЛАНИРОВАТЬ В ЯНВАРЕ, КОГДА

ДОРОГОЙ ФРИЦЦИ

Следующий был более лирический, хотя и отрывочный:

ДЛЯ МЕНЯ ОНА

Я ЯСНО ПОМНЮ САЛИН С ПЕРВОГО

ОБРУШИТСЯ БУРЯ

ПРОВАЛ ВО ВРЕМЕНИ

ОН БЫЛ ЕДИНСТВЕННЫМ

ОЧЕНЬ ОДИНОКО

Следующий образец отклонялся от минималистичного формата и представлял собой хаотичный коллаж, в котором слово «злиться» встречалось раз пятьдесят и зачастую было яростно подчеркнуто. Во многих предложениях объектом неприязни была женщина, например, Я так ЗЛИЛСЯ на нее. Другие примечательные фрагменты:

ЕСЛИ МЕНЯ ДОВЕСТИ…

ВНУТРИ КИПИТ ЗЛОСТЬ

Адвокат Лейтермана незамедлительно возразил, что содержание приведенных материалов создаст у коллегии присяжных предвзятое отношение. Судья принял возражение во внимание, но позволил продолжить презентацию, дав присяжным невыполнимый наказ игнорировать значение слов на экране и сосредоточиться сугубо на точках над i, базовой линии, нажиме и начальных штрихах. Но мне показалось, что внимание присяжных было всецело приковано к тому, как на их глазах проявлялась — или конструировалась — личность. И мое внимание тоже. «Гэри», возникавший перед нами, был задумчивым и вспыльчивым.

Чуть позже, в ожидании пока нам подогреют сэндвичи с сыром и яйцом в буфете на первом этаже, я разговорилась с детективом мичиганской полиции об изобличительном подтексте почерковедческой экспертизы. Он хитро улыбнулся. Ага, это было подленько с нашей стороны. Но учитывая, как мало сведений о Гэри нам позволено ввести в оборот, я всё же рад, что мы нашли способ сообщить что-то о его личности.

Я тоже была рада. Но что именно у них получилось сообщить, я сказать не могу. Что Гэри копит в себе много злости? Делает ли это его с большей вероятностью убийцей Джейн? А полароиды с корейской школьницей? А его так называемая сексуальная дисфункция? Или то, что он, возможно, облапал коллегу-медсестру в автобусе на полном ходу? Его зависимость от обезболивающих? Его лиса?

Поэтическая вольность

Поэтессе во мне, может, и понравились эти маленькие рукописные коллажи, но мемуаристка во мне была в ужасе. Представить, что твои интимные размышления попадают в руки полиции, нарезаются на инкриминирующие кусочки, проецируются на экран для всеобщего обозрения, а потом еще и становятся документом публичного характера — это самый настоящий кафкианский кошмар.

Но ведь можно сказать, что и я проделала то же самое с дневниками Джейн. Я сказала продюсеру канала CBS за ужином, что использовала в книге ее записи, чтобы дать ей говорить самой за себя. Это правда. Но я также выбирала фразы, какие хотела, нарезала их и переставляла так, как мне было нужно. Поэтическая, как говорится, вольность.

Много лет назад, когда мне было около четырнадцати и я была дома одна, я нашла в спальне матери мягкий поношенный кожаный портфель. Он лежал в прикроватной тумбочке, на расстоянии вытянутой руки от мачете моего отчима. Портфель я сразу узнала — он принадлежал отцу. Он был набит желтыми блокнотами на кольцах. Я вытащила их и принялась читать, и мне быстро стало понятно, что в этих блокнотах он вел дневники в последний