Читать книгу - "Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой - Джулия Л. Микенберг"

На самом деле у Стронг не было времени на управление колонией. И хотя ей неплохо удавалось собирать пожертвования и даже вербовать волонтеров, всякий раз, приезжая в колонию, она замечала всё новые проблемы и все больше раздражалась. Вернувшись туда летом 1925 года после зимнего лекционного турне по США (эти турне стали потом ежегодными), она обнаружила, что в колонии царит «жуткий кавардак» и Анна Грейвс не справляется с работой. Многие дети болели малярией. Продовольствия и прочего материального обеспечения не хватало. Стронг обвинила во всем заведующего и написала в Детскую комиссию и руководителям компартии, прося инициировать расследование и заявляя, что она «не останется „шефом“, если этого заведующего не уберут»[252].

Позже, когда выяснилось, что Еремеев пользуется поддержкой как местных жителей, так и партийного начальства, – и к тому же люди более достойные за эту работу браться не желают, – Стронг неохотно признала такие его качества, как «энергичность и изобретательность», а также его нацеленность на производственные успехи. И все же она заявляла: «Правда состоит в том, что здесь нет никого, кто бы хоть чуть-чуть заботился о детях как о людях, о личностях»[253]. Своим московским начальникам Стронг жаловалась, что дети «перерабатывают и недоедают» и это создает очевидные проблемы, как и вечный недостаток топлива. Слишком часто многие дети заболевали из-за вопиющей антисанитарии и банальной халатности. Одна девочка «с запущенной трахомой» «прожила в колонии больше года, беспрепятственно общаясь с другими детьми, и это – в таких бытовых условиях, где нет даже полотенец, а о гигиене и речи нет». Эта девочка почти не получала лечения и успела заразить еще нескольких детей[254].

У девочек, трудившихся на кухне, болели и распухали ноги, потому что им приходилось ведрами таскать воду из Волги. Пожалуй, их нельзя было винить в том, что воду они черпали в ближайшем месте – в «грязной заводи под Алексеевкой, куда попадали и мазут, и отходы из деревни». На кухне и в столовой царил «невообразимый беспорядок». Дети растащили по комнатам или распродали почти все тарелки и ложки. «Я видела, как дети едят. Картошку и кашу они накладывают в тарелки руками. Суповую жижу пьют прямо из миски, а потом руками берут оставшиеся твердые кусочки». Уборные, по ее словам, находились «в таком жутком состоянии, что никто ими не пользуется: все ходят в поле». А те дети, кто все-таки уборными пользовался, только усугубляли проблему: они не садились, а становились ногами на сиденья – или по незнанию, или из брезгливости. Школьных занятий прошлой зимой «почти не было»: стояла такая стужа, что читать и писать можно было, только сидя под одеялами[255].

И все-таки, хотя бытовые условия в колонии имени Джона Рида были отвратительные, от многих детей Стронг слышала, что в коммуне им живется лучше, чем жилось в других местах, и это убеждало ее не бросать работу. Был и другой аргумент «за»: по словам Стронг, «организовывать этих детей гораздо проще, чем любых американских детей: ведут они себя лучше, слушаются старших и т. д.»[256].

Она наняла Аду Фломенбаум – «энергичную девушку из породы настоящих пионеров, которая по-русски говорит лучше, чем по-английски». Стронг рассчитывала, что Фломенбаум – дипломированный фармацевт, студентка Университета Беркли, изучавшая устройство игровых площадок (и к тому же искусная портниха) – будет не только учить детей и заниматься с девочками шитьем, но и создаст в колонии образцовую площадку для игр. «Колония имени Джона Рида станет примером и покажет всем селам вдоль Волги, какими должны быть детские места для отдыха». Некая миссис Сатта из Нью-Йорка уже пообещала подарить колонии библиотеку. В письме благотворителям, жертвовавшим на нужды колонии, Стронг писала:

Если бы вы видели, как субботними вечерами эти дети бестолково сидят в общем зале! Они не знают ни одной игры, ни одного народного танца. И если бы вы знали, с какими проблемами в общественной жизни мы здесь сталкиваемся в долгие зимние месяцы, то вы бы согласились с тем, что здесь срочно требуется новаторская работа с организацией детского досуга на элементарном уровне[257].

Стронг называла одну комнату на верхнем этаже общей «гостиной»: «Тут, к востоку от Москвы, никто не знает, что такое „гостиная“, зачем она нужна и как она выглядит», – докладывала она отцу. У нее были подозрения, что в такой комнате сразу же все разломают, или что дети растащат оттуда всю мебель, но все-таки периодически устраивала «дни посещений» с чаепитиями: мисс Грейвс ставила самовар, угощала всех какао и даже карамельками. В первый раз пришли только самые смелые ребята (их манили карамельки – они сразу хватали их и убегали), но во второй и третий раз гостиная уже выполняла «положенную ей общественную задачу». Некоторые мальчишки вступили в беседу со Стронг, а несколько девочек застыли на пороге. Потом она научила детей танцевать виргинскую кадриль и показала некоторые простые американские игры[258].

Эллен Хейс, которая пожертвовала колонии 1000 долларов «на культурные цели», побуждала Стронг разработать научную программу и даже вызывалась сама приехать и учить детей, но в августе 1925 года Стронг признавалась в письме отцу, что «мечта мисс Хейс о том, чтобы обучать здесь кого-то наукам, да и чему-либо вообще, очень далека от реальности». Самой Хейс она тоже честно сообщала, что условия жизни в колонии остаются весьма примитивными. И все же она выражала надежду на то, что нормальная школа появится и ее назовут в честь Хейс или, быть может, в честь Аниты Уитни – помогавшей колонии бывшей суфражистки и коммунистки из Калифорнии, осужденной за преступный синдикализм и прославившейся благодаря громкому судебному процессу над ней.

Мне хочется, чтобы школа носила непременно женское имя, потому что здесь… все еще приходится бороться за признание того, что женщины – тоже люди, и что девочки, как и мальчики, имеют право на знания. В этом смысле мы боремся еще и за победу новой России – над старой[259].

Все рассуждения Стронг о том, что Ада Фломенбаум устроит в колонии «игровую площадку», показались насмешкой, как только она в очередной раз приехала в колонию (и была вынуждена признать в письме Хейс, что ее «ждет куда более примитивная работа»), но Стронг все же очень надеялась на то, что Фломенбаум приведет в порядок школьные дела. Помочь ей в этом должна была Яворская – русская коммунистка, которая уже заведовала несколькими детскими домами и предварительно согласилась исполнять роль «игуменьи» в летние месяцы[260].

Больше всего Стронг надеялась на то, что Фломенбаум или какая-нибудь другая американка сможет уделить внимание девочкам:

Они все еще пребывают в той отсталой глуши, где женщин считают просто плохими кухарками при мужчинах; их культурными потребностями, даже их желанием выучиться шить, пренебрегают ради потребностей мальчиков… При этом они в целом лучше развиты, чем живущие в колонии мальчики, они очень ласковые, работящие и преданные, но никто из взрослых поумнее не проявляет к ним ни малейшего интереса[261].

О колонии Стронг рассказывала и в своем романе «Буйная река» (1943), и вот там-то одна девочка открыто возмущалась навязанным сверху разделением труда по гендерному признаку: «У девочек не спрашивали, кто за какую работу хочет взяться. Еремеев даже не сомневался в том, что работа для девочек предопределена самой природой: им положено убирать, готовить и шить. Он попросил, чтобы в детском доме на одну девочку приходилось четверо мальчиков: ведь одна девочка вполне могла убирать