Читать книгу - "«Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз - Алексей Николаевич Баскаков"

котором подробно высказался о мировой политике. «Черчилль, – сказал писатель, – великий человек, но я не думаю, что он, будучи консерватором, хорошо понимает будущий мир. Его речь в Цюрихе в сентябре 1946 года была немного тенденциозной; он стремился к созданию антисоветского блока западных держав. Это разделение Европы на Восток и Запад очень опасно для мира, и я сомневаюсь, что план Черчилля будет успешным»[244].

Томаса Манна подвела память – в названной речи говорилось совсем о другом. Черчилль выступал за создание чего-то вроде Соединенных Штатов Европы, в которых видел гарантию будущего мира на обездоленном континенте. Он много рассуждал о терроре и тирании, но ни одним словом не упомянул антисоветский блок и разделение Европы на Восток и Запад. Скорее, напротив: Франции и Германии полагалось бы, по его словам, вместе возглавить это новообразование. «Великобритания <…>, – говорил отставной политик, – могучая Америка и, как я надеюсь, и Советский Союз – ибо в этом случае польза была бы от всех – должны как доброжелательные друзья встать лицом к новой Европе и поддержать ее в праве на жизнь»[245]. Вольно или невольно Томас Манн исказил главную мысль Черчилля, чтобы указать на то, что сам считал политически нежелательным.

На актуальную мировую политику Томас Манн смотрел глазами идеалиста. Он заявил репортерам, что, при всей советской пропаганде, коммунистической опасности нет. Коммунизм тоталитарен, и немцы отнюдь не жаждут заполучить его вместо гитлеризма. Манновский рецепт международной разрядки оставался прежним: Советский Союз должен стать более демократичным, а США – более социалистическими. Будущее Германии он, в отличие от руководства СССР, видел в свободной федерации.

Интервью агентству Рейтер не было приобщено к личному делу Томаса Манна, но это не означает, что оно осталось незамеченным в Москве. Оно несло в себе очень важный для Советов посыл: от их государства и идеологии не исходит угроза для мировой безопасности, Черчилль, а с ним и правительство Соединенных Штатов, неправы.

Кураторы Томаса Манна из сектора учета отдела ЦК ВКП(б) обратили внимание на другое событие. В его личном деле отмечено: «7 июня 1947. ТАСС. Секретно. Лондон. Тихоокеанское вещание. Английский язык. <…> “Германия, ее характер и судьба”. (Беседа Томаса Манна)»[246]. Находясь в Европе, писатель часто выступал перед публикой и часто высказывался на тему Германии. Остается только предполагать, почему его кураторы заинтересовались именно этой радиопередачей.

Из Англии он отправился в Швейцарию, где его и Бехера пути снова пересеклись. 18 июля 1947 года Бехер сообщал художнице Еве Герман: «Там я встретил и Томаса Манна с Клаусом и Эрикой и провел у них полдня, и мы очень хорошо друг друга поняли. Я совершенно согласен с позицией Томаса Манна, что он в данный момент не возвращается в Германию»[247]. В дневнике писателя этот эпизод не упоминается.

Томас Манн пробыл в Европе четыре месяца. В сентябре он вернулся в США и сразу вынужденно погрузился в удручавшую его политическую атмосферу. Всего через несколько недель он констатировал, что в Америке царит «фашистское насилие», а противостояние с Советским Союзом, «кажется, неизбежно ведет к фашизму»[248]. Меры властей против истинных и мнимых коммунистов становились все более жесткими. Томас Манн не скрывал своего отрицательного к ним отношения, но на публике высказывался с осторожностью. В этой ситуации уместно опять же предположить, что Советы были полностью согласны с тем, что он не возвращался в Германию. Как оппонент политике США и даже потенциальная жертва возможных репрессий он был им, безусловно, гораздо более интересен, чем в качестве вернувшегося эмигранта с неоднозначными политическими взглядами.

Косвенно это предположение лишний раз подтверждается речью Бехера на Первом съезде писателей Германии 7 октября 1947 года. В ней Томас Манн обозначен как «наверное, сильнейшая немецкая интеллектуальная позиция за границей и главный немецкий посланник мира во всем мире»[249]. Писатель прокомментировал в дневнике: «Читал речь И. Р. Бехера на писательской конференции немецкого союза деятелей культуры, советская зона. Неоднократное выступление за меня. Страстное выступление за мир и немецкое единство (что, возможно, несовместимо)»[250]. 7 ноября 1947 года в восточноберлинской газете «Нойес Дойчланд» было опубликовано короткое поздравление Томаса Манна с 30-летием Октябрьской революции. Его главной мыслью было то, что от Советского Союза не исходит угроза миру. В письме от 16 ноября писатель лично поблагодарил Бехера за речь на съезде[251].

Осенью 1947 года в дневниковых записях Томаса Манна преобладают две темы: воинствующий антикоммунизм официальных Соединенных Штатов и близкая война против Советского Союза. Интервью газете «Сан-Франциско кроникл» от 23 ноября развивало их и подводило итоги двух месяцев после возвращения писателя из Европы. Коммунизм, заявил он журналистам, это «пустое слово». В Европе очень мало склонности к коммунизму советского стиля. Франция, к примеру, «в сущности, так буржуазна и индивидуалистична, что французы никогда не согласятся с советским режимом». В Германии, по его мнению, также мало кто настроен принять такую систему, как в СССР.

Другим важным пунктом интервью была убежденность Томаса Манна, что Советский Союз не желает войны. Затем он критиковал план Маршалла, выдвинутый правительством США для помощи Европе. Многие европейцы, говорил он интервьюерам, считают его инструментом американского контроля. «Недавние возмущения в Италии и Франции и беспорядки в других европейских странах, – продолжал Томас Манн, – по крайней мере, частично объясняются тем, что финансовую поддержку мы связываем с политическими условиями и требуем реакционных правительств».

В заключение он бросил камень и в Советский Союз: «Должен признаться, что я никогда бы не смог жить в диктаторской атмосфере СССР. Тамошняя ложная концепция демократии – что искусство и интеллект должны иметь самый низкий уровень наименее образованной части народа – очень опасна»[252].

В данном интервью в целом Томас Манн в осторожных выражениях занял позицию против мейнстрима американской политики. Если же рассматривать его по составным частям, то далекие от реальности, но серьезно излагаемые теории будет трудно отделить от сугубо «дипломатических» формул. Еще в 1929 году писатель с такой же уверенностью, как теперь о французах, высказался о своих соотечественниках: немецкий народ слишком умен, слишком индивидуалист, слишком культурен, чтобы позволить над собой большевицкие эксперименты. Всего через три с половиной года немецкий народ добровольно учредил над собой «эксперимент», который Томас Манн затем назвал «несравненно более отталкивающей разновидностью большевизма». Догадывался ли он в 1947 году о мощи сталинского влияния, когда оптимистически рассуждал о настрое и склонностях европейцев? Или же он думал только о том, как более действенно противостоять политике Трумэна?

В миролюбии Советского