Читать книгу - "На границе Великой степи. Контактные зоны лесостепного пограничья Южной Руси в XIII – первой половине XV в. - Леонид Вячеславович Воротынцев"

и притоков Оки появляются новые гипотезы о локализации южных рубежей Рязанской земли. В частности, В.П. Даркевичем был выдвинут тезис о включении в «пределы» Рязанщины территории лесостепного Прихоперья[549], вызвавший аргументированную критику ряда современнных исследователей, указавших на несоответствие тезиса В.П. Даркевича результатам исследований объектов, относящихся к материальной культуре западнокипчакских племен, маркирующих границу половецких кочевий в Донском левобережье[550]. Согласно гипотезам Н.А. Тропина и С.И. Андреева, базирующихся на результатах многолетних археологических исследований южных и юго-восточных территорий Рязанщины, накануне монгольского нашествия владения рязанских князей включали земли, располагавшиеся в бассейне р. Воронеж и ее притоков, доходя на юго-востоке до верхнего течения р. Цны. В Правобережном Подонье к владениям рязанских князей относились земли в бассейнах рек Упа, Красивая Меча и Быстрая Сосна, непосредственно граничившие в этом районе с юго-восточным порубежьем Черниговского княжества»[551].

Столь же неоднозначными являются оценки степени и локализации территориальных изменений, произошедших на южном порубежье Рязанской земли в результате монгольского нашествия и становления Золотоордынского государства. По оценкам некоторых исследователей, южная часть рязанских владений к востоку от Дона во второй половине XIII в. не достигала верховий Воронежа, ограничиваясь междуречьем Прони и Рановы[552]. Согласно гипотезе Г.А. Шебанина, уже на начальном этапе становления политической зависимости (между 1237 и 1252 гг.) могло произойти включение коломенского удела и «лопастенских мест», а также части рязанских земель в Донском правобережье в административно-территориальную систему Улуса Джучи[553].

Вместе с тем, учитывая крайне немногочисленный объем информации, содержащейся по данному вопросу в письменных и археологических источниках, следует отметить значительную условность вышеуказанных гипотез, основанных на ряде предположений и логических допусков. В частности, единственным сообщением, косвенно маркирующим северную границу ордынских кочевий на правобережье Дона в этот период времени, является свидетельство западноевропейского дипломата Гильома де Рубрука, переправлявшегося через Дон во время своего путешествия ко двору великого хана в 1253 г.: «Упомянутая река (р. Дон. – Л. В.) имеет также на западном берегу большой лес. Выше этого места татары не поднимаются в северном направлении, так как в это время, около начала августа, они начинают возвращаться к югу…»[554]

Вышеприведенное сообщение Гильома де Рубрука о «большом лесе», являвшемся северной границей ордынских кочевий в середине XIII в. на Донском правобережье[555], может свидетельствовать о прохождении рязанско-ордынского пограничья в данном регионе по ландшафтной границе лесостепных и лесных районов Верхнего Подонья, располагавшихся севернее устья р. Воронеж. Согласно данным палеогеографических исследований, большие лесные массивы на правом берегу Дона в XIII–XIV вв. располагались в районе современного г. Задонска и нижнем течении р. Быстрой Сосны[556].

Исходя из данного обстоятельства наиболее вероятным выглядит предположение о том, что ордынские кочевья в этом регионе ограничивались слабозалесенными землями в среднем течении Дона, а район Верхнего Подонья сохранил свою принадлежность к административно-территориальной структуре Рязанского княжества.

В то же время ряд районов рязанско-ордынского пограничья на южных и юго-восточных рубежах княжества мог представлять хозяйственный интерес для кочевников вследствие их ландшафтной пригодности к использованию в качестве скотоводческих угодий. К таковым территориям следует отнести ряд остепненных районов Среднего Поочья, располагавшихся в бассейнах притоков Оки (Прони, Рановы, Пары, Цны), как бы вклиниваясь в Рязанскую землю несколькими лесостепными «языками». Самым западным из них являлось обширное ополье на левом берегу среднего течения Прони (Михайлово поле). В начале XIII в. земли к югу от Прони именовались Половецким полем[557], что свидетельствует о значительной остепненности этого района. На востоке степной клин простирался далеко на север вдоль левого берега Цны, до ее впадения в Мокшу. Еще один «язык» степей тянулся вдоль левого, западного берега р. Пары. И наконец, значительных размеров ополье, окруженное со всех сторон лесами, занимало пространство междуречья Прони и ее притока Рановы[558].

Локализация кочевнических захоронений (включая погребения кочевой аристократии) на территории Донского левобережья[559] позволяет выдвинуть гипотезу о принадлежности вышеобозначенных районов к территории одного из золотоордынских улусов, использовавшейся кочевниками в качестве летних пастбищ[560].

О непосредственном соседстве ордынских улусов с землями Рязанского княжества свидетельствует упоминание в московско-рязанских договорах 1381, 1402 и 1434 гг. неких «татарских мест», располагавшихся на рязанско-ордынском пограничье и присоединенных рязанскими и московскими князьями к своим владениям в период «Великой замятни»[561].

Косвенным свидетельством расположения «татарских мест» на землях Донского левобережья может являться их упоминание в договоре 1402 г. в связке с «мордовскими местами»: «А что будет отець наш князь великий Дмитрий Иванович отоимал Татарская места и Мордовска места… и та места мне князю Великому Василью Дмитриевичу. А что будеть отнял отец твой князь великий Олег Иванович Татарская места и Мордовска, а та тебе и есть»[562].

Вместе с тем следует отметить, что определение географического расположения «татарских мест» вызывает значительные затруднения вследствие отрывочности и краткости сообщений письменных источников и до настоящего времени остается предметом научной дискуссии. Так, В.Л. Егоров локализовывает «татарские места» на правобережье р. Оки, в бассейне рек Мокши и Цны, относящихся к местам расселения мордовских племен Поочья[563]. Аналогичная точка зрения на проблему представлена в работах А.А. Горского и А.В. Дедука [564]. Тогда как ряд современных историков и археологов локализуют «татарские места» на территориях водораздела между Окой и верховьями Дона (район Куликова поля), относя к ним междуречья рек Непрядвы, Красивой Мечи, Упы и Зуши, а также – левобережный бассейн верхнего и среднего течения р. Упы[565]. Однако при подобной локализации «татарских мест» необходимо учитывать тот факт, что палеопочвенные исследования в районе Куликова поля свидетельствуют о значительной залесенности левобережья р. Непрядвы в ордынскую эпоху[566], что не позволяет относить вышеуказанный район к местам «татарских» кочевий.

Помимо сведений о наличии на южных и юго-восточных рубежах Рязанского княжества так называемых татарских и мордовских «мест», в русских актовых источниках XIVXV вв. сохранились свидетельства о временном административно-фискальном контроле ордынских чиновников над одним из районов рязанско-ордынского пограничья в бассейне р. Упы («место Тула»).

Датировка перехода указанного района под управление баскаков «двора» Тайтуглы-хатун (Тайдулы) не отмечена в источниках и находится целиком в сфере предположений исследователей. Согласно гипотезе В.Л. Егорова, появление ордынских «буферных зон» в Донском правобережье следует датировать второй половиной XIII в.[567] В то же время первые упоминания «места Тулы» в княжеских договорах и духовных грамотах как владений жены хана Узбека не позволяют относить переход данного района рязанского пограничья к ордынским владениям ранее первой половины XIV столетия[568].

Учитывая сообщения ряда источников о привилегированном положении и значительном политическом влиянии Тайдулы при дворе Узбека[569], достаточно вероятным выглядит предположение