Читать книгу - "Плачь, Маргарита - Елена Евгеньевна Съянова"

— Эльза, детка, как приятно увидеть тебя первой! — Он фамильярно чмокнул ее в ладонь. — Что тут за сонное царство? Опять болтали всю ночь? Столько теоретиков в одном месте вызывают у меня желание выстрелить в воздух. Шучу! Разбуди мужа, ему нужно ехать в Мюнхен, объясняться в полиции. — И, увидав удивленно-испуганное выражение ее лица, затряс головой. — Фу, девочка, я тебя напугал!.. Прости… Социалисты-рейхсбаннеровцы[1] обиделись на нашего Руди за то, что он немного полетал над их митингом… На пятистах метрах… Часа три…

— Зачем? — искренне удивилась Эльза.

Эрнст Рем широко улыбнулся. Женскую глупость он почитал аксиомой, но Эльза Гесс принадлежала к числу тех редких, прелестных и тихих женщин, которым он прощал излишнюю образованность и даже привычку задавать вопросы. Мимо них молча прошествовала мокрая мрачная Ангелика Раубаль. Рем выдохнул ей в спину, как бык.

Дождь переменил направление. Теперь он хлестал кругами. На траве появлялись и как будто таяли маленькие водяные кратеры. В доме распахивались окна, кто-то пробежал по коридору, из дверей то и дело вырывались раздраженные мужские голоса.

Эльза нашла Ангелику в библиотеке. Гели сидела в кресле, по привычке поджав ноги и упершись подбородком в ладонь.

— Они, видимо, сегодня уедут, — сказала Эльза, — а мы останемся с тобой.

Гели по-детски вытянула шею.

— Ты останешься!

Кто-то приблизился к двери шагами крупного хищника из семейства кошачьих. Обе женщины мгновенно «надели маски». Это был Мартин Борман, бывший штабист СА, оказавшийся необходимым и здесь, в Бергхофе. Обе его не любили, Эльза — холодно и деликатно, Гели — высокомерно-язвительно.

— Извините, фрау, фрейлейн, я только возьму папки. Извините.

Когда он вышел, Ангелика поморщилась.

— Зачем здесь еще один шпион?

— Он не шпионит. Он здесь работает.

Гели соскочила с кресла, подошла к Эльзе и робко положила руки ей на плечи.

— Ты правду сказала? Ты останешься?

Новые шаги заставили их опять переменить выражение лица. Неритмичные и неровные, они то и дело стихали так, точно идущий на что-то натыкался. Гели, убрав руки, досадливо опустила глаза. Эльза приветливо улыбнулась.

— А! Вы здесь? А где Рудольф?

— Я еще не… — начала Эльза.

— И прекрасно! Эрнсту только волю дай, так он всех на рога поставит. Ты ведь знаешь, дорогая, — вошедший поднял палец, — твоим мужем командую только я. Сказано: отдых до вечера — значит, отдых до вечера.

Харизматическому лидеру НСДАП и советнику юстиции Адольфу Гитлеру шел сорок второй год. В то утро 17 августа 1930 года, разбуженный после бессонной ночи и полуторачасового сна известием о бунте берлинского контингента СА, он очень мало походил на себя публичного. Но «Адольф домашний», каким являлся он лишь узкому кругу близких людей, был вполне приемлем, и Эльза подумала, что не из-за ссоры с дядей Гели так взвинчена.

— Свари нам, пожалуйста, кофе, дорогая. Он у тебя всегда превосходен, — попросил Адольф, при этом быстро взглянув на племянницу. — Ты что, купалась?

— Нет, — буркнула Ангелика. — Куда вы все едете?

— В Берлин. — Он снова перевел взгляд на Эльзу. — Обычные дрязги. Кому-то мало денег, кому-то слишком много легальности… Они меня с ума сведут. Я еще весной знал, как действовать, и я бы действовал, если бы не наш идеалист. Так что пусть спит. — Он собрался выйти, но удержался, покачавшись на каблуках. — Ты заметила, дорогая? Рем примчался сюда, а не к Штрассеру. Похоже, Руди его заболтал.

— Ты сам всех заболтал! — грубо вмешалась Ангелика.

Гитлер улыбнулся.

— Кого она защищает, как ты думаешь, дорогая? Рема? Отто Штрассера? Сейчас так и взовьется на дыбы, как кобыла неподкованная!

— Что же ты ему в глаза не скажешь: «Ты, Рудольф, идеалист»? — прищурилась Ангелика.

Гитлер подбоченился и тоже прищурился.

— Вот что я тебе скажу, мартышка, раз уж ты такой заботливый друг: когда Рудольф переутомляется, у него возникают причуды, но если он лезет в самолет — это уже истерика.

— Ты же его и довел! — Она тоже встала руки в боки.

Слова, жесты — все готово для бурной сцены, быть свидетелем которой Эльза не желала.

— Гели, ты не поможешь мне? Вы ведь уезжаете сегодня? — обратилась она к Адольфу, который уже начал тяжело дышать. — Идем, Гели, идем!

«Да расцепитесь вы!» — хотелось ей крикнуть. Она с трудом увела за собой Ангелику, которая пыхтела и упиралась, а Адольф — тоже хорош! — вместо того чтоб спускаться, стоял и насмешливо смотрел им вслед.

Через полчаса в столовой пили крепкий кофе и завтракали. Явственно слышались два голоса — Гитлера и Рема, упражнявшегося в злословии по поводу младшего Штрассера[2], с которого и начался разброд.

«С чего бы это?» — вяло гадал, наблюдая за ним, Йозеф Геббельс, партийный пропагандист и агитатор, четыре года назад сбежавший от Штрассеров и теперь позволяющий себе анализировать их поведение. Впрочем, Йозефу сейчас так хотелось спать и так мучительно резал болевшую голову гортанный голос вождя, что он с радостью ушел бы куда-нибудь в сад, лег там на клумбу, и пусть его поливает холодным дождем. Все они — фюрер, Гесс, Пуци, Розенберг и он сам — последние двое суток вообще не ложились, хотя предвыборную программу можно было давно закончить и поставить точку, если бы не два таких «великих стилиста», как Гесс и Розенберг. Оба любую мысль ведут от римского права и, сколачивая табурет, разводят такое рококо, что потом часами сиди и тюкай топориком их виньетки, чтобы вышло хоть что-то удобоваримое для толпы. Сегодня на рассвете взбунтовался даже Пуци. Он сказал Гессу, что если тому так не нравится слово «инстинкт», то пусть будет хоть «сосиска с хреном», потому что пора кончать и ни у кого нет больше сил. На что Рудольф пожелал другу «кончать» со своими любовницами. Пуци хлопнул дверью. Зато теперь сидит бодрый — проспал часов пять.

Крепкий кофе подействовал. Фюрер велел всем отправляться к машинам, а сам поднялся наверх, чтоб написать записку и дать последние указания Борману. Когда он спускался, на лестницу вышла Эльза. Он пожал ей руку и что-то пошептал, но глаза жадно обшаривали глубину дома за ее спиной.

Садясь в машину, он обернулся на окна. В одном, полуоткрытом, стояла Ангелика, подняв ладошку. Она даже не помахала рукой, просто подняла ее, но он испытал такой прилив бодрости и силы, что горе любому, кто сейчас рискнул бы встать у него на пути.

Машины выезжали на дорогу к Оберау, когда дождь внезапно кончился. Порывом ветра рассеяло большое облако над горой, и вновь поверилось, что будет еще и тепло, и