Читать книгу - "Восточная Пруссия глазами советских переселенцев - Юрий Владимирович Костяшов"

А потом стали приезжать полицаи, отбирать себе людей для работы. Мы попали в деревню Поповку. Нину взяли детей нянчить, а нас с Шурой — на работу. Там картошку сажать, потом жать. Правда, кормили, а когда сжали, то еще и хлебом заплатили. А в октяб­ре сорок третьего пришли наши.

Это происходило на Брянщине. А вот рассказ о событиях в Белоруссии:

— Немцы у нас не жили. Но когда приезжали, надо было им хлеб отдавать. Мы его закапывали. Осенью делали ящики и закапывали. В общем, прятали. Если увидят — отбирали. Вот так и пробежали три года. Ночью — дома, днем — в лесу. Только старые и малые дома оставались. Вот у матери была девочка маленькая, сестра моя, ей был месяц всего, она не бегала. Дома оставалась — дом охраняла (смеется). И вот в сорок втором, что ли, их собрали всех, кто не успел убежать, в церкви, заперли, по домам проверили, кто есть, и через дом подожгли. Вот тогда и наш дом сгорел. Потом куда-то в дальний гарнизон их пешком сгоняли. Кто босиком, кто как. А был ноябрь месяц, заморозки уже. И оттуда отправили старых и малых назад, а оставили более молодых. И отправили на работу окопы рыть. В общем, на разные работы оборонительные. А часть — отпра­вили в Германию... Я как вспомню, страшное дело — эта окку­пация! Потому что не чувствуешь себя человеком. Вот придут сегодня или завтра и расстреляют. Постоянно евреев забирали.

Их соберут, окольцуют и потом самих же заставляют рыть яму, а затем расстреливают. Оккупация — это страшное дело, это жуть. Тогда за любую ерунду могли расстрелять. Одного расстреляли за то, что цигарку из советской газеты скрутил. Говорят, был связан с партизанами. А у него газета еще довоен­ная была (Зинаида Иосифовна Опенько, 1928 года рожде­ния, уроженка Витебской области).

Справка

Дана настоящая Альховик Анне Денисовне, 1923 года рождения, уроженке д. Брицаловичи, Липеньского с/с, Осиповичского р-на, в том, что она действительно 18 августа 1942 г. была арестована немецкими карателями и посажена в лагерь г. Бобруйска как партизанская семья. Несмотря на то, что она была в положении и 22 декабря 1942 года тов. Альховик Анна Денисовна родила ребенка в трудных условиях фашистских лагерей, 2 марта 1943 года тов. Альховик Анне Денисовне удалось убежать с ребенком из немецкого лагеря в расположения 211 партизанского отряда. После этого она была командованием партизанского отряда 211 направлена с ребенком малым в гражданский лагерь, который размещался в Грабовских лесах, рядом с отрядами 211 и 214. Альховик Анна Денисовна находилась в лесу по день соединения с Красной Армией, т. е. по 3 июля 1944 года, что удостоверяем:

бывший командир партизанского отряда № 211 им. Рокоссовского соединения Осиповичских партизан Г. Борозна, бывший начальник штаба отряда № 211 им. Рокоссовского соединения Осиповичских партизан И. Потапенко.

Личный архив А.Д. Альховик.

Трудно, страшно жилось в оккупированных районах, но были места и похуже. Нина Моисеевна Вавилова встретила войну в Ленинграде, где пережила самую тяжелую пору блокады:

— Во время блокады работала на строительстве укреплений: сначала рыли окопы, потом противотанковый ров вокруг Ла­доги. Вывезли нас, женщин, на эти работы восемь тысяч, вер­нулись три тысячи... Немец сильно бомбил. Да и от болезней мерли. С тех пор у меня ревматизм, ноги ноют так, что ходить не могу. Приехала я с оборонных работ и слегла — воспаление легких. Спаслась только собачиной. И соседку, учительницу, от дистрофии вылечила этим.

— Что за собачина?

— Обыкновенные собаки, правда, не дворняги, а овчарки. В Ленинграде была такая школа, где учили собак пробираться к партизанам через заминированное поле. Собака мины-то чует, стороной ползет. Бывало, конечно, испугается, шарахнется в сторону и взрыв. Ой, бедненькие приползали иной раз на пос­леднем издыхании, живот распорот, кишки за собой волочит, а знает, что донесение за ошейником: надо дойти. В городе к тому времени уже и 125 грамм хлеба не выдавали на карточки, нечем было. А жить надо было как-то. Знакомый мужа был инструктором в этой школе. Он и приносил собак. Люди-то и кошек, и крыс, и мышей ели — голод не тетка. И людоедство было, знаю точно. А этот знакомый мне и говорит: «Ты, Нина, ничего из этого не ешь. Пока муж твой на фронте, я тебя хорошей штукой снабжать буду, не хуже овечки». И правда, что овечки овчарки были, на два пальца сала. Я поначалу брезговала, отвар сливала, только мясо ела. А потом привыкла, стала и отвар пить. Соседке принесу тепленького, а она мне: «Что это ты, Нина, носишь? Силы так и прибавляются». Я ей отвечала: «Пей, пей, это овечка». Она пьет, да нахваливает. Потом, когда она стала вставать, я ей рассказала, что это за «овечки» были.

В блокаду и деток своих похоронила, муж на фронте по­гиб. Вот горя-то было. Господи! Думала не выживу. Потом блокаду прорвали. Я уехала в Пензу, к дальней родне. Трудно очень было, душа болела.

В германском плену

Население оккупированных районов зачастую подвергалось насильственной депортации. Людей угоняли на принудитель­ные работы в Германию, Польшу, Прибалтику. Рассказывает Лариса Петровна Амелина, жительница поселка Цветное Зе­леноградского района:

— Я родилась в 1931 году в селе Ломовое Орловской облас­ти. Мать была колхозницей. Отец работал экспедитором на спиртзаводе, председателем сельсовета, одно время даже заме­щал председателя райисполкома. Как война началась, отец снял бронь. Пошел в военкомат и призвался на фронт. В октябре или в конце сентября, когда наши отступали, он забежал на пятнадцать минут домой. Сказал, чтобы мы обязательно эваку­ировались. Тогда был приказ такой, чтобы семьи коммунистов эвакуировались. Под Москвой отца ранили в затылочную часть головы, и он умер в апреле 1945 года в психиатрической боль­нице в Удмуртии. Говорят, он писал «бредовые» письма на имя наркома Ворошилова. Мы за него и пособия никакого не получали, так как он умер не в госпитале. Потом пришел пред­седатель колхоза, дал нам пару лошадей, сказал, чтоб мы уезжа­ли. Мать спрашивает: «А