Читать книгу - "Дикая тишина - Рэйнор Винн"

Ознакомительный фрагментклочки бумаги и цветы. Воспоминания о тропе, которая обрушивается с вершин скал до уровня моря и поднимается обратно – и так раз за разом, пока эти дикие американские горки не обойдут все побережье Юго-Западной Англии, а путешественник не продвинется в гору столько же, сколько прошел бы за четыре подъема на Эверест.

Я мазала тост маслом и ждала телефонного звонка. Звонка от Мота о том, что он прибыл в университет, а не сидит в кафе в Труро и не гуляет по пляжу на заливе Уотергейт, потому что поехал в университет, но забыл, куда направлялся, и убедил себя, что ему нужно было попасть совсем в другое место. Я перебирала страницы книжки, не решаясь заглянуть в нее. Внутри были залитые солнцем, обласканные ветром воспоминания о месяцах, проведенных на вершинах скал в разную погоду. Но там также скрывались мрачные воспоминания об ужасной, полной боли и тоски неделе, которая подтолкнула нас пуститься в этот путь. Мы тогда были совсем другими людьми, отчаявшимися, нервными, испуганными, и за те жалкие дни, которые нам оставалось провести дома, тщетно пытались затолкать в коробки двадцать лет прежней жизни. Мы думали, что потеря жилья – это худшее, что может с нами приключиться. Однако в ту же неделю самый обычный поход к врачу показал, что мы ошибались. В нашей жизни и так наступила темная полоса, а тут врач-консультант, небрежно присев на краешек стола, выключил последний источник света.

Я закрыла путеводитель. Хочу ли я вернуться в ту неделю, заново пережить этот ужас? Но уже поздно. Никуда не деться от воспоминаний о том, как Мот застыл со мной рядом, услышав, что у него дегенеративное заболевание нервной системы, от которого нет ни лекарства, ни лечения. Никуда не деться от страха, который возвращался каждый раз, как я вспоминала, что Мотовы боли в плече, онемение в левой половине тела и туман в голове – это не признаки старости, а симптомы кортикобазальной дегенерации, КБД, неостановимого заболевания, которое очень скоро дойдет до своего логического завершения. Когда врач описал нам, как тело Мота забудет, как глотать, и пневмония заставит его захлебнуться собственной слюной, мы поняли: нас ожидало кое-что похуже потери дома.

Я снова поставила чайник. Мот уже должен был доехать – почему он не звонит? Я переворачивала страницы, осторожно разнимая слипшуюся сухую бумагу, и описания тропы бросались в глаза, вызывая вспышки воспоминаний. «Плавно уходит вглубь полуострова и вверх по холму». Я рассмеялась, вспомнив, как мы в самом начале пути перечитывали эту строчку, глядя на крутую тропу, зигзагом уходящую вверх по практически вертикальной скале. Когда страницы наконец начали отделяться друг от друга, на полях обнаружились заметки Мота, и я увидела перед собой его лицо: как он смотрит на меня при свете фонарика темным вечером, когда последний луч солнца уже исчез за горизонтом и зеленый купол палатки укрыл нас двумя слоями отсыревшего нейлона. Все тот же дикий, неукротимый мужчина, которого я любила всю свою взрослую жизнь, сидел на спальнике, а я лежала, борясь со сном, но продолжая смотреть, как он пишет. Он улыбался, царапая на полях путеводителя похожие на паучков слова, описывая дни, которые мы только что провели на скалах и пляжах, в палатке на каменистых выступах и мысах. «Ночевали на утесе Лески, скорее в море, чем на берегу моря». «Так хочется есть, что я съел печеньку Рэй, кажется, она не заметила». «Открыл палатку и обнаружил, что мы всего в метре от края скалы». «Ежевика». «Море – как сироп, я сам превратился в море». «Держал Рэй за руку на краю света». «Сегодня я гулял с черепахой».

Глядя на выцветшие карандашные заметки, я снова была с Мотом под солнцем и дождем и смотрела, как он шагает по тропе впереди меня, подгоняемый ветром в новый мир. Мир университета и церкви, где прямо перед крыльцом проходила береговая тропа, а я каждый день ждала его дома. Но он все не звонил – где же он?

Листки разлеплялись медленно, я дошла до страницы сто сорок: бухта Портерас. «Дельфины и прилив». «Я бежал, держа палатку над головой». «Неужели это правда?» Волшебный момент, когда мы поняли: Мот опроверг слова врача о том, что кортикобазальная дегенерация неизлечима и ему никогда не станет лучше. Ночь, когда мы метались по пляжу при свете луны, убегая от прилива, держа над головой полностью собранную палатку, и учились вновь надеяться на лучшее. После похода, перед началом занятий в университете, мы встретились с врачом. Моту стало намного лучше, рассказали мы, ему удалось сделать то, что все авторитеты по его болезни считали невозможным. Однако врач не впечатлился.

– Можете учиться, если хотите, но будьте готовы все бросить: до конца вы не доучитесь.

Мы не поверили ему, не захотели поверить. Однако время шло, Моту приходилось все больше времени проводить за учебниками, и те здоровье и свобода движений, которые он вновь обрел было в походе, стали его покидать. В тихом холоде зимы к нему вернулись боли и скованность суставов, его движения вновь замедлились. Теперь всякий день начинался с борьбы за то, чтобы выпрямиться и встать, и с каждым неверным утренним шагом нас охватывало неумолимое чувство безысходности. Мы были вынуждены принять то, что сказал врач: скорее всего, Мот не сможет доучиться до конца. И уж точно он не доучится до конца, если так и будет прогуливать занятия; может быть, мне стоит самой отвозить его в университет, а потом забирать? Но нет, ведь тогда траты на бензин вырастут вдвое, а студенческого займа и так едва хватает, чтобы сводить концы с концами. Лучше я заведу какое-нибудь устройство, чтобы следить, где он находится. Я закрыла книгу, и мысль о том, что однажды Мот не сможет вспомнить наш поход, переполнила меня печалью. Настанет день, когда болезнь зайдет так далеко, что тот волшебный опыт, который мы пережили вместе на дикой природе, будет потерян для Мота навсегда, и я останусь наедине с воспоминаниями. День, когда путеводитель останется единственным свидетельством того, что мы вообще отправились в поход.

Да где же он, черт возьми?

///////

Было позднее утро, когда я включила свет; солнце уже миновало точку, в которой ненадолго попадало в окно, и в квартире стало темнеть. Я допила чай и просто сидела за столом, глядя на улицу из высокого церковного окна, выходившего на стену соседского сада. Стена была двухметровой высоты и наполовину закрывала вид, но над ней виднелись