Читать книгу - "Лачуга должника и другие сказки для умных - Вадим Сергеевич Шефнер"

изобретением Матвея, и он сообщил мне, что смогут. Ведь даже в мозгу слепого от рождения человека живет зрительное и вкусовое представление о том, что ели его отец и мать, его деды и прадеды.

Когда я вернулся домой, в комнату постучалась Марсельеза Степановна и сообщила, что в мое отсутствие звонила из Подмосковья Зоя. Там у них все в порядке, но Зою беспокоит, что я тут, на холостом положении, питаюсь плохо. После этого сообщения Марсельеза Степановна пригласила меня в свою комнату: она только что пшенную кашу сварила и охотно поделится со мной.

– Спасибо, я сыт-сытехонек, – ответил я доброй соседке.

– Нет-нет, не притворяйтесь сытым, Геннадий Борисович! Идите ко мне!

Я пошел с ней в ее комнату. Но не для того, чтобы поесть, а для того, чтоб рассказать ей, как я сегодня поел. Эта пенсионерка, бывшая библиотекарша, была умна, честна и добра. Говорили, что она могла получить отдельную однокомнатную квартиру, но безвозмездно отказалась от нее ради пожилой своей сослуживицы. Все жильцы нашей дружной коммуналки очень уважали Марсельезу Степановну, советовались с ней, когда у них возникали какие-нибудь житейские недоразумения, своими радостями с ней делились. И я решил поведать ей о великом открытии своего друга. Ведь этого не следовало держать в тайне, наоборот, об этом надо было оповестить всех людей: тогда они скорее примутся за практическое осуществление гениального открытия – так считал я.

– Марсельеза Степановна, я не хочу пшенной каши. Я хочу рассказать вам о невозможном, которое стало возможным, – начал я.

Она пригласила меня сесть в кресло, сама села напротив, и я подробно поведал ей о гениальном своем друге, о его пище небесной, о том, что скоро не будет голодных. Она слушала меня очень внимательно. Однако меня удивило, что на лице ее не видно радости, наоборот, какую-то настороженность прочел я на нем. А когда я замолчал, она спросила меня:

– Геннадий Борисович, вы верите в бога?

В ответ я продекламировал ей четверостишие из стихотворения В. Инкогнитова:

Я в бога не верю, конечно,

В святого того старика,

Но кто-то незримый и вечный

Спланировал все на века.

– Геннадий Борисович, по-вашему, выходит, что этот незримый и вечный плановик как бы подсказал вашему другу идею небесного питания? Но добрая ли это подсказка? Вы уверены в том, что этот Утюгов осчастливил человечество своим открытием?

– Марсельеза Степановна, я не узнаю вас! Вы добрая, умная женщина, и вы не радуетесь тому, что скоро все люди будут сыты-пресыты, что не станет на Земле голодных, что, освободясь от забот о пище, люди станут добрей и каждый возлюбит ближнего, как самого себя! А вы ведь верующая, вы верите в библейского бога, который накормил голодающих иудеев в пустыне…

– Бог спас голодающих для того, чтобы, выйдя из пустыни, они могли честно, в поте лица своего, зарабатывать хлеб свой, – с некоторой сухостью в голосе произнесла Марсельеза Степановна, и на этом разговор наш заглох.

8. Дела идут в гору!

Матвей опасался, что путь к практическому осуществлению его изобретения будет долгим и тягостным. Но он не учел того, что за последние два века человечество привыкло к осуществленным техническим чудесам, что электричество, радио, телевидение, кибернетика, открытие атомной энергии, полеты в космос убедили землян в беспредельности их научных и технических возможностей. Люди ждали нового чуда! И я понимал, что нужно поведать им об этом чуде, нужно ознакомить их с сутью великого открытия Утюгова, и сделать это надо через прессу. И вот я созвонился со своим школьным товарищем Костей Гуськовым. В школе он, как и я, славился своей удивительной неспособностью к математике, и педагог-математик в дни письменных работ всегда сажал нас рядом на одну парту, чтобы мы ни с кого не списывали. А списать один у другого мы ничего не могли. После школы Костя окончил гуманитарный вуз и стал журналистом, и притом неплохим.

Когда я рассказал Гуськову про съедобные сны, он не поверил. Но я уговорил его нагрянуть вместе со мной в гости к Утюговым, и Матвей накормил его своей манной небесной. Вскоре в печати появилась статья К. Всезнаева (это был псевдоним Гуськова) «Верю умом и желудком!». Эпиграфом к ней Костя предпослал четверостишие В. Инкогнитова:

Принять на веру трудно то,

Чего нельзя измерить,

Но лучше верить в ни во что,

Чем ни во что не верить.

Статья была путаная, восторженная и подкупала своей несомненной искренностью. Она вызвала споры, сердитые и восторженные отклики. Ее перепечатали все газеты мира – и пошло, и поехало… Костя стал знаменит, а уж о Матвее и говорить нечего. К нему зачастили журналисты, телевизионщики, а потом и писатели, и ученые. Матвей ненавидел всякую шумиху и рекламу, но по доброте душевной не мог отказать журналистам, тем более тем, которые приезжали и прилетали к нему из дальних стран, в их просьбах угостить их пищей небесной и побеседовать с ними. Квартира Утюговых превратилась в какой-то проходной двор. Надежда Алексеевна с ног сбилась из-за бесчисленных посетителей. А на газетных и журнальных страницах, на экранах телевизоров вновь и вновь возникало лицо Матвея, и все восторженнее становились статьи о нем. Матвей не раз жаловался мне, что неловко чувствует себя на улице: все глядят на него, все ему улыбаются.

А тут еще письменный потоп нахлынул. Газетчики в своих статьях имели неосторожность сообщить широкой публике адрес Матвея – и пошли к нему письма из всех городов, стран и материков. Матвей и Надежда Алексеевна изо всех сил старались отвечать на восторженные эти послания, но их столько было, что и на тысячную долю их невозможно было ответить. А бумажный потоп все возрастал, почтальоны с ног сбились, таская тюки писем на четвертый этаж, вся квартира была завалена этой писаниной. Хоть из дома беги – жаловался Матвей. Я решил помочь ему и опять договорился со своим школьным приятелем Костей Гуськовым (он же – К. Всезнаев), и тот взял у Утюгова интервью, в котором мой друг слезно умолял всемирную публику не писать ему, ибо он не имеет возможности отвечать на все письма и из-за этого чувствует себя виноватым перед всеми, кто пишет ему. Интервью это сразу же появилось во всех газетах земного шара. Письменный потоп отхлынул, превратился в ручеек. Матвей очень был рад этому.

Утюгов, еще недавно полагавший, что ему придется шагать к осуществлению своей цели