Читать книгу - "Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов"

в некоторых венгерских могильниках авары захоронены со славянскими женщинами[451]). Такие дети, несомненно, считали себя аварами. Могли "выслужиться" и отдельные славяне, в том числе и рожденные от аваров. Однако они, как уже отмечалось выше, воспринимали после этого себя не славянами, а аварами.

По мнению В. Поля, "аваро-славянские отношения нельзя свести к простой формуле. С одной стороны, несомненно, имеются аутогенные факторы, а не только давление кочевников… С другой стороны, конфронтация с конными воинами не прошла для славян бесследно. Она не только задержала самостоятельное развитие, но и вызвала изменение в общественном строе". Речь здесь идет у него, прежде всего, об изменениях в военной организации славян под влиянием аваров и выделении, в результате частых войн и грабительских походов, военных вождей[452].

Вряд ли возможно отрицать факт определенного аваро-славянского синтеза и известного влияния его на отдельные стороны жизни и быта славян. Однако отношение самих славян к такому синтезу весьма однозначно и дошло до нас в виде народных преданий о тех издевательствах, которые они вынуждены были терпеть от аваров. Поэтому когда пал каганат, народная память с удовольствием и не без злорадства зафиксировала этот факт в поговорке "погибоша аки Обре"[453]. Летописцу же, писавшему спустя несколько столетий после этих событий, особое удовольствие, как представляется, доставляло то, что "помроша вси, и не остася ни единъ Объринъ", что "ихже несть племени ни наследъка"[454]. Столь длительная живучесть в народной памяти сюжетов, связанных с аварским игом и сохраняющаяся весьма эмоциональная реакция на него, думается, говорит о многом и не нуждается в комментариях[455].

* * *

Отношения славян с Византийской империей, в отличие от контактов с аварами, имеют гораздо более солидную источниковую базу. Многие известия дошли до нас, буквально, "с первых рук". Благодаря этому можно не только восстанавливать общую канву событий, но и отдельные детали, касающиеся различных сторон двусторонних отношений и жизни славян, в том числе отдельных черт их менталитета. При этом не следует забывать, что сведения эти происходят из среды, относящейся к славянам либо откровенно враждебно, либо, по крайней мере, с чувством несомненного превосходства.

Византийские авторы отмечают непостоянство варваров вообще, и славян в том числе, в отношении с империей. "… У этих врагов, — писал, например, Прокопий Кесарийский, — обычай — и вести войну, не будучи побужденными (никакой) причиной, и не объявлять через посольство, и прекращать без всяких соглашений, и не заключать перемирия на определенное время, но начинать без повода и заканчивать одним оружием"[456]. По словам Маврикия Стратега, "они вообще вероломны и ненадежны в соглашениях, уступая скорее страху, нежели дарам. Так как господствуют у них различные мнения, они, либо не приходят к согласию, либо, даже если и соглашаются, то решенное тотчас же нарушают другие…"[457].

Такая ситуация объясняется не только нравами той стадии общественного развития, которую переживали славяне, но и тем обстоятельством, что они разделялись на многие племенные объединения и племена, и договориться со всеми из них византийцам (как и славянам между собою) было невозможно. Характер эпохи в целом, также определял поведение славян. Не только они, но и другие народы, в том числе сами ромеи, неоднократно нарушали достигнутые соглашения[458]. Кроме того, та же Византия, как и другие субъекты международного права, рассматривали подобные союзы весьма односторонне, с точки зрения собственной выгоды. Поэтому идти наперекор общему течению означало действовать в ущерб себе. Славянские же племена, естественно, преследовали свои интересы.

Следует отметить также, что и византийцы, и другие соседи славян, пытались извлечь пользу из тех противоречий, которые имели место в славянском мире. Тот же Маврикий Стратег советовал всеми силами не допускать объединения славянских племен под одной властью, сеять рознь и раздор между славянскими вождями, привлекать одних дарами, а на других нападать[459]. Естественно, что на такую "честную" политику в отношении славян со стороны империи последние отвечали взаимностью. Необходимо также учитывать, что внешнеполитические союзы древности и средневековья не отличались устойчивостью и определялись, как правило, сиюминутным совпадением интересов. Поэтому союзы заключались достаточно легко, и легко же, с изменением ситуации, перерастали в открытую конфронтацию.

Спокойствие и мир со стороны варваров византийцы либо отстаивали оружием, либо, по возможности, покупали. Купленный мир был ненадежным хотя бы потому, что могли найтись те, кто заплатит больше, и обратит союзников империи в ее врагов. Наиболее яркую иллюстрацию здесь представляет история с 30-тысячным славянским корпусом, сформированным Юстинианом II, полагаясь на который он и развязал войну с арабами. Надежды императора не оправдались. Один из арабских военачальников, Мухаммед, "найдя подход к союзному ромеям стратигу славян", послал ему "колчан, полный номисм, и, обманув всяческими обещаниями", убедил перейти с 20-ю тысячами славян на свою сторону[460]. Единственным "утешением" императору стала зверская расправа над оставшимися славянами. Перебежчики вскоре смогли отомстить за убитых. Хорошо зная Византию, они участвовали в нападении на нее Мухаммеда, закончившемся выводом многих пленных[461].

С другой стороны, с изменением ситуации могла представиться возможность оружием взять больше, чем получали от Византии в виде подарков. Естественно, что подобную возможность старались не упускать. Поэтому Маврикий был во многом прав, когда писал, что славяне уступают "скорее страху, нежели дарам"[462]", как, собственно говоря, и другие субъекты международного права того времени[463]. Например, в 673 г. Константин IV, после победоносной войны, заключил 30-летний мир с арабами, на условиях уплаты ежегодной дани в пользу империи. "Узнав об этом, и обитатели западных краев, и аварский хаган, и тамошние риксы, экзархи, кастальды и предводители западных народов отправили… дары василевсу, обращаясь с просьбой даровать им благодать мира"[464]. Впрочем, и Византия откупалась от набегов варваров до тех пор, пока ей было выгодно. Так, императрица Ирина (797–802), "заключив мир с арабами и обретя безопасность" отправила большое войско против славян, обосновавшихся в районе Фессалоники и фемы Эллады и обратила их в данников империи[465].

Начиная с VI в., славяне служили в византийской армии, занимали командные посты, становились патриархами[466] и даже императорами[467]. Распространено мнение, например, о том, что знаменитый ромейский полководец Хилвудий являлся славянином[468]. Однако серьезные аргументы в пользу этого отсутствуют. Известно, также, что одним из отрядов византийской конницы в войне с персами командовал ант Дабрагез[469].

Во время готско-византийских войн, часть славянских племен являлись союзниками Византии. Так, славян мы видим в отряде Мартина и Валериана, прибывших на помощь Велисарию (537 г.)[470]. Один