Читать книгу - "Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин"

Готье считал законы литературы равноценными законам жизни. Гумилёва приводил в восхищение известный штрих биографии Готье: вернувшись из кругосветного путешествия, он написал книгу о нем, в которой рассказал не о жителях увиданных стран, а о себе…

Постыдных промахов неискупимый грех,

Весь хаос, где во тьме плодится нечисть эта,

Всю гниль, всех карликов и недоносков этих

Ты искупить должна рождением Поэта!

Путевые записи Готье, вошедшие в книгу «Путешествия», относятся к шедеврам этого жанра. Хотя автор почти ничего не пишет о жителях увиденных стран, Италия, Испания, Россия, Турция, Восток оживают под пером путешественника-поэта: запахи и краски жизни, памятники искусства, своеобразие природы привлекают автора, чувствующего себя не туристом, а конквистадором, может быть, единственным обитателем каждой из посещаемых стран:

…Я отправился в Константинополь, чтобы быть мусульманином в свое удовольствие; в Грецию – для Парфенона и Фидия; в Россию – для снега, икры и византийского искусства; в Египет – для Нила и Клеопатры; в Неаполь – для Помпейского залива; в Венецию – для Сан-Марко и дворца Дожей. Ассимилироваться с нравами и обычаями страны, которую посещаешь, мой принцип; и нет другого средства все видеть и наслаждаться путешествием.

Готье ощущал себя пилигримом не только во время путешествий, но и бесконечных штудий в области истории литературы. Вслед за Сент-Бёвом он извлекал из небытия забытых гениев прошлого, этих «кавалеров шпаги и пера», авторов величественных од и вакхических песен.

Как человек, личность, Теофиль Готье был предельно далек от бунтарства, эпатажа, жизненного напора, даже романтической патетики. Чувствительный и незащищенный, он не столько обличал эпоху и время, сколько бежал от них, пряча неудовлетворенность за буффонадой и меланхолией (это его собственные слова). Маска эстета, которую он нередко надевал, была средством защиты слабого человека от мерзостей жизни.

Готье хотел жизни, но жизни без реальных конфликтов, без реальной «пошлости», насилия и жестокости, то есть такой жизни, которую могут дать одни только созерцательность и бездействие. Здесь-то и приходило ему на помощь Искусство – чистая деятельность воображения, позволяющая переноситься в любые страны или эпохи, испытывать любые страсти и переживать самые драматические судьбы, самому при этом оставаясь в полнейшей безопасности и не принимая в описываемых событиях никакого участия. Искусство для Готье было защищенным приютом, «островком спасения», а знаменитый лозунг «искусство для искусства», предвосхитивший не менее знаменитую «башню из слоновой кости», служил своего рода теоретическим алиби, позволявшим подвести умозрительную базу под позицию невмешательства.

Вместе с тем, судя по многим высказываниям Готье, он хорошо понимал, насколько ненадежным прибежищем является иллюзорный мир искусства, насколько эфемерно торжество, сулимое этой грезой, в какой дым развеиваются сновидения в тот момент, когда сновидец пробуждается, оказываясь один на один с той самой действительностью, от которой он хотел спастись. Более того, заставляя осознать опасность герметизма и затворничества, давая пусть хрупкую, но зато реальную надежду на жизненное воплощение человеческих ценностей, эта действительность по-своему манила Готье не менее, чем «действительность искусства».

Первое издание «Эмалей и камей» включало лишь 18 стихотворений, число которых в последующих изданиях было увеличено до 47. Книга была замечена и быстро раскуплена, но не изменила статус Готье как литературного поденщика. Он с горечью сознавал, что растрачивал силы и здоровье на пустяковые фельетоны. Писал он легко, без черновиков и правок, но каторжный литературный труд рождал настоящую фобию – ненависть к письменному столу, лишающую его поэтического вдохновения и того удивительного состояния подъема, в котором рождаются шедевры.

Незадолго до своего пятидесятилетия Готье огромным усилием воли заставляет себя взяться за давно задуманный и обещанный роман «Капитан Фракасс», который напечатал в журнале «Ревю насьональ э этранжер», а – по завершению – в виде отдельной книги. Имевший бешеный успех у публики, этот роман стал последним заметным творением Готье, искусство которого после 1863 года явно пошло на спад.

На волне литературного признания Готье четырежды баллотировался в Академию, но фрондерство юности, дружба с «неприличным» Бодлером и поддержка находящихся на «подозрении» Ламартина и Делакруа делали его кандидатуру неприемлемой для консервативного сообщества французских академиков.

Неудачи на общественно-литературном поприще сделали Готье раздражительным и злым; к тому же они сопровождались внезапным и быстрым упадком физических сил: «Геркулес Тео», чье легендарное здоровье было некогда предметом всеобщей зависти, старел и на глазах угасал от поразившей его болезни сердца. Последней его большой работой стала «История романтизма» (изданная в 1874-м), которую он посвятил своей юности, двум счастливым годам, проведенным в тупичке Дуайенне с друзьями, большинства из которых уже не было в живых. Его собственный срок также подходил к концу, и книгу завершить ему не пришлось.

21 октября 1872 г. Готье скончался, успев сделать в литературе ничтожно мало по сравнению с тем, на что он был способен и что сулило его дарование. Остались невоплощенные проекты. Долгие годы Готье вынашивал замысел «Истории Венеции в XVIII веке», надеялся продолжить «Гротески», написать несколько «буффонных и фантастических» поэм, повестей и романов, создать собственную «Федру» – все это пошло прахом. Публика и поныне с удовольствием читает «Мадемуазель де Мопен» и «Капитана Фракасса» – и это справедливо. И все же в большую историю литературы Готье вошел как автор всего одного – правда, блестящего и, главное, сугубо своеобычного – сборника стихов, носящего название «Эмали и камеи».

Умершему поэту

Ты, у кого глаза блуждали, блеск меняя,

ты, кто бессмертному был равен красотой

и в жизни был согрет небесной теплотой, —

почил, с холодных век печатей не снимая!

Глядеть и чувствовать? Дым, ветер, пыль земная!

Любить? Но горечью полн кубок золотой.

Как бог, покинувший в тоске алтарь пустой,

ты возвращаешься в материю без края.

Над гробом, где истлеть дано тебе, поэт,

слеза печальная прольется или нет,

забыт ли будешь ты, иль чтим банальным веком,

завидую тебе: во тьме могильной ты

теперь избавился от тяжкой срамоты

жить в скудомыслии и зваться – человеком!

От «Альбертуса» до «Эмалей и камей»

…Рour marcher droit tu chausses,

Muse, un cothurne étroit[10].

Т. Готье

Миниатюры «Эмалей и камей» буквально нашпигованы литературными и художественными реминисценциями на темы Гёте, Шекспира, Гейне, Гофмана, французских поэтов и живописцев: в «Песне» явственно