Читать книгу - "Нахимов - Наталья Георгиевна Петрова"

приведёт к «невеликим издержкам», а потому так «стоит делать и на других судах»99.

И всё же Лазарев с прискорбием отмечал: по прошествии всего только четырёх с половиной лет даже такой корабль, как «Азов», сгнил и должен был пойти на слом. Причина всё та же — сырой лес. Он сетовал, что к его советам не прислушиваются; значит, как всегда, «деньги в воду»100.

Капитан сумел подобрать прекрасную команду: лейтенант Нахимов, мичманы Бутенёв, Корнилов, гардемарин Истомин. Там, в Архангельске, началось знакомство будущих героев Севастополя. Когда Нахимов отправлялся из Петербурга в Архангельск, Рейнеке подробно описал компанию, в которой предстояло служить другу, каждому дал характеристику — и не ошибся. «С Шеманом на другой день нашего свидания я сделался приятель, он истинно хороший человек, славный офицер», — сообщил Нахимов в письме другу. С князем Ухтомским они стали почти приятелями.

Каково это — новому офицеру поступать в экипаж? Трудно, признаётся Нахимов: «Все уже друг друга знают и смотрят на пришельца довольно странными глазами. Как часто я должен был играть презабавные роли». Со своим уставом не ходят не только в чужой монастырь — в новый экипаж тоже; но офицерам «Азова» только предстояло стать экипажем и добиться сплаванности.

Нахимов уже знал привычки капитана и предложил всем офицерам, как на фрегате «Крейсер», пить чай вместе: хороший способ ближе узнать друг друга. Казалось бы, чего проще? Но пришлось приложить усилия: «Одного надо было убедить доказательствами истинной пользы, другого, что капитан этого хочет и он, верно, узнает, отчего расстроился; третьего, что уже все согласились, и неужели он один откажется быть в компании всех». Вот такая дипломатия! «Зато после я уж слишком много был вознаграждён, потому что всем понравилось и все единодушно признали, чтобы [в] следующую кампанию иметь чай общий»101.

Пока вооружали «Азов», Нахимов был так занят, что и другу не писал: «...с пяти часов утра до девяти вечера бывал на работе, после должен был идти отдать отчёт обо всём капитану, откуда возвращался не ранее одиннадцати часов, часто кидался в платье на постели и просыпал до следующего утра». И так каждый день, и в праздники, и в будни. Что же, не было исключений? Конечно, были. Если оставалось свободное время, он посвящал его, по собственному признанию, «дружбе и любви присутствующих». Дружил с Константином Панферовым, а вот любовь возникла... «Как бы ты думал [к] кому... Едва смею выговорить, к... Да, любезный Миша, если б я несколько более имел времени видеться с ней, тогда прощай твой бедный Павел без сердца и головы. Куда бы был тогда он годен? Вот я, думаю, главная причина, которая меня лишила удовольствия писать к тебе».

Имя возлюбленной бедный Павел не написал, но, видимо, его хорошо знал Рейнеке, и потому вместо имени в письме отточие. Познакомился Павел со своей избранницей, скорее всего, в первый приезд в Архангельск, наверное, она жила там. И симпатия возникла тогда же. Но затем три года похода, отпуск — и вот снова увидел и... влюбился всерьёз.

Весна в Архангельск приходит позже, чем в Петербург и тем более, чем в родную Вязьму. Но всё же приходит — по-северному неспешно. Ещё вчера казалось, что снег никогда не растает и всё будет спать вечным сном, укрытое им надолго, навсегда. Но вот первый луч улыбнулся сквозь облака, и засверкало лазурью апрельское небо. Из равнодушно-бледного и скупого зимнего светила солнце превратилось в ласковое и весёлое, щедро разливающее по земле тепло. И вот уже вся природа полнится новой жизнью, и корабельные сосны по берегам Северной Двины согласно шумят в вышине зелёными макушками, и сама река вспухает торосами, гонит обломки льдин на острова, в протоки, в многочисленные рукава и проливы, коих не счесть в дельте, и, наконец, выталкивает мощным потоком в круглый год холодное Белое море.

А на берегу кое-где и травка уже пробивается, на буграх жёлтые цветочки мать-и-мачехи появились. Хорошо! И птицы поют, и душа вместе с ними, и так тепло на сердце становится! Почему? — Да потому, что ноги сами бегут к ней! И пусть не одни они будут, и разговоры кругом, ну что ж, когда о кругосветке расспрашивают, он сам поражается — как говорлив, как находчив в словах становится! Пожалуй, не узнал бы его сейчас Дмитрий Завалишин, а любезный друг Михайло Рейнеке только головой бы покачал. И балы в Англии, и наряды испанцев, и туземцы — всё интересует архангелогородских дам. Офицеры расспрашивают об английском флоте и революции в Бразилии, о переходе через экватор и форте Росс. И говорит он, и на вопросы отвечает, а видит лишь её, и рассказы — только для неё. И одна мысль, одна мечта: чтобы так было всегда и никогда не заканчивалось.

А когда наступает пора белых майских ночей и они высветляют всё вокруг так, что и читать можно, — уже никому в дому не сидится, все будто заражены любовной горячкой, не один Павел Степанович. По набережной Северной Двины фланирует народ, лодки с кавалерами и дамами снуют на Мосеев остров — только успевай у причала их подавать.

Наверное, мы никогда не узнаем, кто была возлюбленная лейтенанта Нахимова. Скрыл застенчивый Павел Степанович её имя. Может, оно и к лучшему — тем лишил нас, потомков, возможности трепать его. Но признанием своим опроверг досужие вопросы: отчего Нахимов остался холост? Не успел влюбиться, занятый службой? — Да успел, успел, даже голову едва не потерял. И как знать, не выйди «Азов» вскорости из Архангельска, может, и остался бы на берегу, очарованный архангелогородской сиреной. «Кто из нас не был молод? Кто не делал дурачеств?» — как будто не задаёт он вопросы в письме, а сам на них отвечает — и не одному другу, и нам тоже. Если уж в 24 года не делать глупостей, то когда же ещё?..

Не был Нахимов горячим поклонником холостяцкой жизни. Правда, против женитьбы молодых офицеров восставал. «Женатый офицер — не служака», — говаривал впоследствии адмирал. Если же случалось какому мичману влюбиться и высказать намерение жениться, его тотчас отправляли в дальнее плавание — чтобы поостыл102.

Но когда Нахимов уже был в возрасте, то нигде так часто не бывал, как в доме адмирала Корнилова; там царили покой, семейное тепло, звенели детские голоса — и это влекло Павла Степановича. Да он и сам об этом не раз говорил. Достаточно прочитать его письма из Германии, которые дышат любовью и