Читать книгу - "Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020 - Людмила Владимировна Зубова"

Я еще пописывал кое-какие странички,

перепечатывал буквицы на атласной бумаге

и с безграничной радостью все эти музы – в мусоропровод

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

выбрасывал!

И вот опять… очнулся на льдине.

Виктор Соснора. «Несостоявшееся самоубийство» [343].

Здесь имеется многоступенчатая метонимия: листы бумаги → стихи, написанные на бумаге → стихи, продиктованные Музой (музами) → музы.

Снижение символа метонимическим сдвигом и формой множественного числа усиливается парономазией во фрагменте все эти музы – в мусоропровод. Насмешливое переосмысление слова Муза содержит намек на архаическое произношение и написание Муса. Архаический подтекст добавляет иронии: мусоропровод предстает устройством для выбрасывания муз.

К символам можно причислить и воинские звания, поскольку они эмблематичны по природе. Условность званий получает гротескное изображение в таком, подчеркнуто анахроничном стихотворении:

Как щелкнет зубами и крякнет потом,

На развилке задумаясь, витязь,

Где встретил дорожный, где надпись притом,

Тот камень, пред ним приказав: «Становитесь!»

И он становился подмышкой с копьем

И надпись на нем прочитая.

И думая сам в голове: «Ё-моё!» —

Где резвые мысли бывают:

«Налево задвинешь, ты там попадешь,

Когда разбериха в народе,

Что станут раскручивать всякую вошь,

Куда она только ни ходит.

А кинешь ли кости направо, тогда

Усатый дадут тебе маршал.

И ты никому не прикажешь вреда,

Ни лежа ли вдрызг, ни на марше.

А прямо – тут просто не жизнь, а кино

И свежая с хрустом газета…»

И витязь стоит, и похож на бревно,

И мозги побриты.

Владимир Кучерявкин. «Как щелкнет зубами и крякнет потом…» [344].

Здесь слово маршал, употребляясь как неодушевленное существительное, сопровождается эпитетом усатый, противоречащим семантике условного именования и парадоксально олицетворяющего воинское звание. При этом, если маршал-знак предстает как бы живым существом вопреки контекстуальной грамматике неодушевленности слова, то в конце стихотворения витязь как будто развоплощается: И витязь стоит, и похож на бревно, / И мозги побриты.

Следующий пример иллюстрирует превращение человека в нечто неодушевленное при повышении его должностного социального статуса:

Кукушка кашляла в часах,

Жила за совесть, не за страх!

На небе кушал желтый месяц

Большой и черный черепах…

И рос живот – в начальник метит!

И видел он в голодных снах

Берез обглоданные кости

И лес, который дурно пах!..

Владимир Гершензон. «Кукушка кашляла в часах» / «Из жизни животных» [345].

Слово начальник обозначает здесь не человека, а его должность. Грамматическая аномалия затрагивает и категорию числа: она базируется на выражениях типа выйти в люди, позвать в гости, пойти в солдаты – с грамматической неодушевленностью существительных. В стихотворении норма была бы соблюдена, если бы слово начальник стояло во множественном числе: в начальники метит. М. В. Панов пишет:

Все эти сочетания построены по одной модели: глагол со значением включения + в (предлог, управляющий винительным падежом) + одушевленное существительное со значением члена группы, общности, объединения, совокупности; общее значение сочетания – включение кого-то в некоторую социальную категорию <…> Мн. число трансформировалось: оно обозначает, что именование может обобщенно относиться к нескольким лицам. Возможно: Его короновали в самодержцы, но невозможно: Его короновали в Александры Вторые.<…> Какой же падеж в этом сочетании? Гости, солдаты – обычно это именительный падеж множественного числа. Но именительный падеж не может управляться предлогом. Значит, не именительный падеж. Значит гости, солдаты здесь особый «специальный» падеж… <…> винительный падеж позиционно преобразован, но это винительный падеж в слабой позиции. В позиции нейтрализации, совпадения единиц: по форме совпали два падежа – винительный и именительный (Панов 1999: 213–214).

В следующем примере грамматическая неодушевленность слова двойник, возможно, вызвана тем, что его контекстуальная референция – не человек, а жизнь (жизнь – неодушевленное существительное):

Сила жизни. Но есть ее антипод —

Жизнь все время свой хвост грызет,

Льется, захлебывается, прет

Через край, – превращаясь в двойник, —

Как зломудрый младенец,

Как сладострастный старик.

Елена Шварц. «Сила жизни, переходящая в свою противоположность» [346].

У Нади Делаланд неодушевленность существительных мотылек и кузнечик связана с их употреблением в конструкции типа в горошек, в полоску при обозначении узора на ткани:

Не дари ты их мне – ни живых, ни мертвых,

ни в тюремных горшках, распустивших нюни,

ни в торжественных похоронных свертках,

подари мне поле цветов в июне.

А слабо – все поле? Чтоб днем и ночью

стрекотало, пело жужжало рядом,

семантическое, ага, в цветочек,

в мотылек, в кузнечик, в листок дырявый.

Я бы этим полем твоим владела,

любовалась, глаз с него б не сводила,

и вдыхала запах бы и балдела,

и бродила, и хоровод водила.

Надя Делаланд. «Не дари ты их мне – ни живых, ни мертвых…» [347].

Неодушевленными предстают существительные люди, эмигрант, местоимение мы, обозначающие объекты действия в поэтических высказываниях:

Немота, немота… А на улице храп

Мотоцикла, везущего люди.

Погоди, алкоголя непокорный холоп,

Воздымаются, слышь, непокорные груди.

Владимир Кучерявкин. «Занавесил окно, чтоб не жарило солнце…» [348] ;

этот город виноват

добрый город виноград

где нелёгкая носила

нелегальный эмигрант

Гали-Дана Зингер. «он – кремень из непращи…» [349] ;

кто действительно видел а кто

все мы озирал раздумывая

умываясь мысленно стыдом

всевозможные

мы

были на вы на выходе

уходя по-английски

немыслимые

мы не были

не все были дома

кажущиеся объёмы

Гали-Дана Зингер. «кто действительно видел а кто…» [350] ;

Марсиане в застенках Генштаба

и способствуют следствию слабо

и коверкают русский язык

«Вы в мечту вековую не верьте

нет на Марсе ничто кроме смерти

мы неправда не мучайте мы»

Григорий Дашевский. «Марсиане в застенках Генштаба…» [351].

Такие тексты наглядно демонстрируют системную закономерность русской грамматики:

Между функциями С[убъекта]/О[бъекта] и различием одушевленности/неодушевленности существует определенное распределение, заключающееся в том, что признак «одушевленность» сочетается преимущественно с функцией С[убъекта], а признак «неодушевленность» – преимущественно с функцией О[бъекта]. <…> Обмен ролями – когда неодушевленный предмет выступает в качестве подлежащего в именительном падеже, а одушевленное существо – как прямое дополнение в винительном падеже – ведет соответственно к известному оттенку персонификации (Бондарко 1992: 49).

В строчках Владимира Кучерявкина из приведенной группы примеров грамматическая персонификация поддерживается противопоставлением немоты человека звучанию мотоцикла, причем это звучание метафорически обозначено словом храп, которое вне художественного образа может быть отнесено только к живому существу.

В примере из стихов Григория Дашевского вероятна фразеологическая производность обозначения объекта формой мы от выражения