Читать книгу - "Андрей Битов: Мираж сюжета - Максим Александрович Гуреев"

И редели потемки, и нам говорили: «Не ЛГИ»

Три латунные буквы, приклепанные к погонам.

Ветер Балтики свежей нам рифмы нашептывал, груб.

Нас манили руда и холодный арктический пояс.

Не с того ли и в шифрах учебных студенческих групп

Содержалось тогда это слово щемящее «поиск»?

Воронихинских портиков временный экипаж,

Мы держались друг друга, но каждый не знал себе равных.

Не учили нас стилю, и стиль был единственный наш:

«Ничего кроме правды, клянусь, – ничего кроме правды!»

Не забыть, как сбежав от занятий унылых и жен,

У подножия сфинкса, над невскою черною льдиной,

Пили водку из яблока, вырезанного ножом,

И напиток нехитрый занюхивали сердцевиной.

Что еще я припомню об этой далекой поре,

Где портреты вождей и дотла разоренные церкви?

Наши ранние строки сожгли в институтском дворе

И развеяли пепел – я выше не знаю оценки.

И когда вспоминаю о времени первых потерь,

Где сознание наше себя обретало и крепло,

Не костры экспедиций стучатся мне в сердце теперь,

А прилипчивый запах холодного этого пепла.

Примечательно, что имя Битова не фигурирует ни в каких воспоминаниях о том злосчастном событии (околодиссидентских в том числе), хотя он был автором именного того, второго сожженного сборника.

У В. Л. Британишского мы находим такие слова: «Но вот Андрей Битов в интервью о тех годах выделяет не второй сборник, а первый, появление которого, как он говорит, было событием в его биографии. Это притом, что стихи самого Битова появились впервые не в первом, а во втором, сожженном сборнике».

Деталь интересная и требующая, как думается, своего комментария.

По свидетельству самого писателя, его появление в литературном объединении ЛГИ им. Г. В. Плеханова носило отчасти детективный, отчасти фарсовый характер.

Читаем у Битова: «И я увидел этих пишущих людей, а потом меня все-таки спросил руководитель семинара, что я пишу, и я понял, что мне будет дорога закрыта, если я не отвечу, и поскольку там все читали свои стихи, я прочитал стихи брата. Я некоторые его стихи помнил наизусть. Брат был на пять лет меня старше, учился на филфаке. Он сочинял под Северянина. Прочитал, ребята поморщились, но приняли меня. Потом уже пришлось самому попотеть. И я написал поэму, наверное, ужасную, в духе раннего Маяковского… Услышал: “Тут что-то есть. А про свои первые стихи забудь”. Так хотелось крикнуть: “Это был не я, это не моё!” И потом два мои жалких стишка включили-таки в следующий сборник».

Из воспоминаний Нины Валериановны Королевой, литературоведа, поэта, соседа Битовых-Кедровых по дому на Аптекарском: «Два его стихотворения лучше не цитировать, а пересказать. В них еще слаба техника стиха, но есть нерв трагедии. Например, стихотворение “Горе”: “Кошек она не любила”. Героиня не любила кошек, – собственно, больше мы о ней ничего не знаем. Но когда пришла беда в ее жизнь, когда растерянная, одинокая женщина осталась одна с единственным живым существом – своей нелюбимой кошкой, автор не рассказывает, в чем ее горе, но сообщает единственную деталь: “А она, как прежде, разве бедная./ Присев на корточки на полу, / Гладила кошку в углу/ И говорила: ‘Бедная”. Замечательная деталь».

Одно из заседаний институтского ЛИТО по приглашению своего сына посетила Ольга Алексеевна. Она писала: «Было интересно; несколько тревожно, когда разгорались страсти; многое спорно; но критика в подавляющем большинстве бестолкова, хотя и разнобока. Владеет Андрюша собой хорошо и читает неплохо… реагировали на все ужасно по-молодому; смеялись, кричали, топали, в особенности, когда критика не совпадала с оценкой молодежи».

Однако вскоре Андрея «продернули в стенной газете института за стремление публиковаться и за формализм двух опусов. Пишет он порядочно часто; попадет в очередной горняцкий сборник. Через стихи старается разобраться в путанице ощущений, скромно скажем, “спорных”. При незрелой его голове и свойственной поспешности все это рискованно. Но как выход из “вещи в себе”, все-таки, плюс».

Итак, амбиции начинающего стихотворца были удовлетворены, другое дело, что примеривать на себя гордое имя поэта 19-летний студент-горняк не решался, как, впрочем, и перечитывать свои вирши. Уничтожение же сборника с очевидными свидетельствами своей творческой несостоятельности пришлось как нельзя кстати.

Битов вспоминал: «Наше литобъединение закрыли, а тираж сожгли. И будь я хоть сколько-нибудь либералом или диссидентом, я бы мог сказать, что моя первая публикация была сожжена. Но я не либерал и не диссидент. У меня есть либеральные взгляды. Это одно. Но когда начинают кучковаться, мне это не нравится. Я не хочу относиться ни к какой группе… Я категорически получаюсь антиобщественный элемент. Я не человек стаи. Я вообще думаю, что человек не совсем стайное животное. Вот когда он из нее выходит, то получается маргинал. Художник или преступник. Мне повезло выбрать первое, но ведь могло случится и второе».

Следует оговориться сразу: учеба в ЛГИ Битову давалась непросто, тяжело давалась.

В середине 1950-х это был одни из самых престижных ленинградских вузов. Геологи-разведчики и нефтяники, газовики и горные строители, энергетики и машиностроители были востребованы страной, которая именно в это время переживала период экстремального экономического развития. После гигантских человеческих и материальных потерь в годы Великой Отечественной войны экономика СССР работала на пределе своих возможностей, сохраняя мобилизационный и по сути военизированный характер. Традиционно ставка была сделана на развитие тяжёлых отраслей промышленности – топливно-энергетического комплекса, металлургии, тяжелого машиностроения, а разведка и добыча полезных ископаемых являлась приоритетной отраслью в этом направлении.

Абитуриентов в Горный институт, впрочем, влекли не только горячее желание участвовать в великом деле восстановления страны, но и «оттепельная» жажда странствий, возможность побывать на Кавказе и на Белом море, в степях Казахстана и в Сибири, на Камчатке и на Урале. Пафос гигантского пространства, доступного лишь свободному советскому человеку (и это был не нонсенс), манил, наполнял гордостью и милостью.

Однако если вспомнить слова Битова – «я не при советской власти жил, а я в семье жил!», то можно предположить, что коллективная комсомольская бодрость и активная жизненная позиция (существовало такое устойчивое словосочетание) сокурсников были не вполне близки Андрею. Также выяснилось, что любовь к горам (к Эльбрусу, например) и горная промышленность – это совсем не одно и то же.

Необычайно точно образ первокурсника Битова в своем поэтическом посвящении Андрею нарисовал поэт и эссеист Александр Семенович Кушнер:

Два мальчика, два тихих обормотика,

ни свитера,

ни плащика,

ни зонтика,

под дождичком

на досточке

качаются,