Читать книгу - "Cемиотика культуры - Сергей Николаевич Зенкин"

раннее из этих двух событий»[84]. Рассказ устроен так, чтобы прямо или намеками упоминать эти позднейшие события, о которых не могли знать непосредственные участники и свидетели излагаемых событий. Пример, приведенный у Данто: в повествовательном тексте историка вполне может встретиться фраза «В 1618 году началась Тридцатилетняя война» – но ее не может быть в парадиегетическом тексте хрониста (летописца), который, сообщая о начале войны, еще не знает, сколько она продлится и как будет названа.

3. Прагматическое условие. Как считается со времен Аристотеля, в повествовании должен присутствовать рассказчик, то есть некоторое лицо, реальное или вымышленное, прямо именованное или подразумеваемое, которое сообщает о том, что происходит. В самом деле, есть много текстов и других знаковых объектов, последовательно сообщающих о событиях, но не удовлетворяющих этому последнему условию: комикс, театральная постановка, большинство кинофильмов, где действие разворачивается как бы само собой, независимо от чьей-либо речи. Даже если в фильме или спектакле имеется рассказчик, он никогда не рассказывает обо всем, что видят зрители, а лишь комментирует это зрелище, дополняет его словами; фактически он занимает место одного из персонажей, а может и сам принимать участие в происходящем на экране или сцене. В кинотеории используется термин «диегезис»: по-гречески это слово значит именно «повествование», но обозначает оно здесь не нарративное устройство всего фильма, а один из уровней его организации – тот вымышленный или реальный материальный мир, который в нем изображен и, вообще говоря, не зависит от событийной интриги.

Структуру повествования изучает специальная дисциплина – нарратология, которая по своим задачам выходит за рамки семиотики. Например, она довольно много занимается третьим условием повествования – фигурами рассказчика или рассказчиков: их может быть несколько в одном тексте, они могут сменять друг друга, рассказывать друг о друге, их версии событий могут быть неравно достоверными (одни рассказчики точно излагают правду, другие по разным причинам заблуждаются или лгут), а сами они обладают неравной реальностью: тот, о ком рассказывают, в принципе менее реален, чем тот, кто о нем рассказывает. Такая онтологическая иерархия не имеет прямого отношения к знаковой структуре текста. В семиотике наиболее изучены первый и второй аспекты повествования: его базовыми структурными единицами являются события, действия и поступки, а их синтактика подчиняется иллюзионистской логике, где временная последовательность событий сливается с причинно-следственной. Повествование разложимо на единицы, поскольку сами события представляют собой дискретные значащие единицы разных уровней. Семиотика изучает образуемые ими структуры, отвлекаясь от средств, которыми они сообщаются: то могут быть и словесные тексты (например, в литературе), и визуальные картинки (например, в комиксах), и сложное соединение зрительных и звуковых сообщений (например, в театре и кино).

Любое повествование развивается во времени, а потому и его синтагматическая структура является линейной (иногда – многолинейной, при сочетании в одном рассказе нескольких сюжетных линий). Одной из фундаментальных работ по семиотической нарратологии является большая статья Ролана Барта «Введение в структурный анализ повествовательных текстов» (1966), где рассмотрена главным образом именно синтагматика, то есть линейная артикуляция повествовательного текста, и предложена классификация его структурных единиц, отчасти схожая с двойным членением означающего в естественном языке. Все структурно значимые сегменты рассказа разделяются на два уровня (а второй из них – еще на два подуровня); первый уровень Барт называет функциями, второй – индексами. Функции – это знаки событий как таковых, «сказуемые» повествовательных фраз; индексы же обозначают не события сами по себе, а «обстоятельства», которые им сопутствуют. В грамматике различаются обстоятельства времени, места, образа действий; кроме этих параметров, индексы обозначают также внешность и характеры действующих лиц, мотивы их поступков – все то, что прямо связано с действием, но само действием не является. Можно сказать, что индексы – это неповествовательные элементы повествовательного текста, то есть его синтагма неоднородна, включает сегменты собственно нарративные и ненарративные, которые их сопровождают. Эти два разряда единиц обязательно соприсутствуют в повествовании. Текст, состоящий из одних индексов, не будет повествовательным (в нем не будет событий), а текст, состоящий только из функций, вообще невозможно создать – хотя бы потому, что в нем придется как-нибудь называть действующих лиц, а всякое имя (неважно, нарицательное или собственное) есть уже некоторая дескрипция, характеристика данного лица, то есть индекс.

Подробнее. Термины «функция» и «индекс» употребляются Бартом в иных значениях, чем «функции высказывания» по Якобсону и «знаки-индексы» по Пирсу. Термин «функция» в применении к повествованию взят им из книги русского фольклориста Владимира Проппа «Морфология волшебной сказки» (1928), где таким образом тоже обозначались минимальные «кирпичики», из которых складывается фольклорный повествовательный сюжет; а понятие «индекс» сближается по смыслу с понятием «признак» или «улика» в позднейшей статье Карло Гинзбурга «Приметы» (по-итальянски и по-французски это выражается сходными на письме, но не в произношении словами indice). Правда, в отличие от «примет» или «улик», повествовательные индексы не возникают сами собой, а сознательно вводятся в рассказ его автором; однако метод их дешифровки походит на работу гинзбурговского следопыта – читая роман, мы тоже руководствуемся гипотетическим знанием, позволяющим не просто следить за сменой событий, но и находить в массе упоминаемых деталей и фактов более или менее надежные указания на структуру и дальнейшее развитие сюжета.

Функции, по Барту, в свою очередь, подразделяются на две более частных категории: ядерные (или кардинальные) функции и катализы[85]. Ядерные функции – это знаки событий, производящих необратимое изменение в мире, преобразующих ситуацию, отношения между действующими лицами; а катализы обозначают промежуточные действия и происшествия, прокладки между основными событиями, подготавливающие их или вытекающие из них как следствия. В развертывании повествовательной синтагмы катализы подводят к кардинальным функциям-событиям или же развивают их дальше. Например, в «Преступлении и наказании» Достоевского Раскольников убивает старуху-процентщицу – это ядерная, кардинальная функция в романе, с этого момента герой становится преступником, меняются все его отношения с окружающим миром и начинается драма его покаяния. Эту ядерную функцию окружают катализы: Раскольников идет на разведку («пробу») в квартиру своей жертвы, изготавливает ложный заклад, которым будет отвлекать ее внимание, добывает топор – орудие убийства, потом прячет свою добычу. Все это тоже действия, события, но они второстепенны по сравнению с главным деянием героя.

В той же статье Барт коротко останавливается на втором условии повествовательности – иллюзорной причинно-следственной логике, которая видится читателю за временной последовательностью событий. Эта проблема относится скорее именно к логике, чем к семиотике, но ее необходимо иметь в виду при анализе синтагматики повествовательных текстов:

…есть все основания считать, что механизм сюжета приходит в движение именно за счет смешения временной последовательности и логического следования фактов, когда то, что